«Похоже, что я и сам в этих испытаниях участвовал» — мысленно добавил он.
Это было здесь, в Сумгаите, во время событий. Поначалу ведь никто не ожидал, что дело развернется именно так. Ну митинги, ну демонстрации, ну отдельные нападения. Ясно было, что как только подтянутся силы из Баку, народ разбежится по норкам. И вдруг на всех накатила какая-то волна. Кто-то оцепенел от ужаса, кто-то начал панически метаться, а кого-то захлестнула истерическая ярость.
Вадим подтянулся к друзьям в горотдел как раз в тот момент, когда от «наружки» посыпались тревожные сообщения. В разных концах города в толпе начали раздаваться призывы штурмовать проклятый КГБ. Не потому, что кто-то рвался к власти. А потому что власть была безоружна и бессильна перед толпой.
Оружия не было ни у кого. Солдатики стояли в оцеплении с черенками от лопат. Милиционеры могли сколько угодно размахивать пистолетами без патронов. И оружейный сейф в горотделе КГБ был надежно заперт, ключ у очумевшего начальника, начальник в горкоме, а горком в панике, бреду и лихорадке.
Самым правильным было бы рассредоточиться по укромным местам и дожидаться ввода войск. Но эта простая мысль никому не пришла в голову. Наоборот, в конторе остались даже те, кому вовсе не полагалось здесь быть. Например, Панин просто обязан был находиться в своем военном городке, пресекая панику и не поддаваясь на провокации. Вместо этого он примчался к своим друзьям, грубо попирая устные распоряжения невидимого руководства. Наверно, и он попал под загадочное облучение.
Чекисты принялись готовиться к отражению штурма подручными средствами. К примеру, «набатовец»[22]Виктор, прибывший из столицы на усиление, был, естественно, без оружия. Но ему хватило минуты, чтобы исправить это упущение высокого московского начальства. Он огляделся, обнаружил на вешалке полевой китель, отделил от него портупею, привязал к ней замок от штанги, которую немыслимым образом заметил за сейфом — вот же глаз-алмаз! — и крутанул этот кистень над головой, приноравливаясь к бою в коридоре.
Добродушный великан Михалыч ворвался в кабинет, где Панин дописывал последние агентурные справки. Вырвал из-под Вадима стул. Критически хмыкнул, поставил на место. Но Панин не спешил сесть, и правильно сделал. Потому что в следующую секунду Михалыч вырвал из-под него стол. Дубовый сталинский стол. Оторвал дубовую сталинскую ножку. Постучал по ладони и остался доволен. И до самого утра уже не выпускал свою четырехгранную сталинскую дубину из рук. А стол потом пришлось списать. Война все спишет.
Сами погромщики рассказывали, что им вдруг стало очень страшно, и от страха они не могли покинуть толпу. Это был самый пик погромов. Рушили все подряд, неудержимо и бессмысленно — переворачивали трамваи, выдергивали скамейки из бульварного асфальта. И самые кровавые часы тоже пришлись на этот пик. И казалось, что за ночь город просто утонет в крови — но вдруг словно щелкнул выключатель, и все остановилось. На следующий день продолжались митинги и демонстрации, продолжались погромы, но как бы по инерции. Не было ужаса и отчаяния, не было паники. Было чувство страшной опустошенности. Было равнодушие. По городу раскатывала бронетехника, а во дворе кучка безумцев забивала камнями старика, и его соседи равнодушно смотрели на это с балконов.
И ведь что интересно. После событий в город нахлынули журналисты со всего мира. Некоторые из них — установленные разведчики. И все как один интересовались, как бы между прочим, одной деталью — как распространялась паника? Что чувствовали горожане во время событий, независимо от степени участия в них?
— Вообще-то не верю я в это психотронное оружие, — оборвал сам себя Панин, испугавшись, что сболтнет лишнее.
Махсум заверил, что аппаратура в чемоданах никак не повлияла на психику окружающих. Они с друзьями многократно включали эти приборчики, но психом никто не стал. Вообще было непонятно, для чего они нужны. Бакинский барыга, у которого хранилась добыча, тоже включал компьютер, и тоже ничего. Но раз уж они так нужны, черт с ними, пускай забирают. Все-таки живой человек, даже прокурор, лучше бездушной железки.
Чтобы вызволить живого человека, пришлось привлечь дополнительные силы. По данным разведки, противник готовил засаду. Такой вариант вполне логично вытекал из предшествующих действий «туранбуранцев», ведь до этого, договорившись о размене, они уже попытались устроить засаду в аэропорту.
Когда Фикрет узнал, что остаток ночи ему придется провести за рулем, объезжая своих друзей-шоферов, выдержка ему изменила. Он зажмурился и, кусая губы, несколько минут ругался страшными словами, загибая пальцы, чтобы не пропустить никого из самых дальних родственниц основателей гуманитарного фонда «Туранбуран», а также их родителей, и наконец лично основателей в рот.
Тем не менее к назначенному времени «камазы» армейского вида стояли у выхода из бомбоубежища, и группа Муртазанова незаметно погрузилась в них с аппаратурой и оружием. Группа Ковальского отправилась на рассвете, чтобы проникнуть на заводскую территорию с утренней сменой. Связь обеспечивалась двумя трофейными радиотелефонами. Аккумуляторы в них подсели и могли отключиться в любой момент, поэтому была разработана система условных звонков. Кроме того, говорить по этим трубкам вообще не следовало из-за возможного перехвата.
Последний штрих в подготовке размена — все участники были одеты в черные комбинезоны гражданской обороны и везли с собой чемоданчики с приборами радиационного и химического контроля. Это тоже придумал Панин, чтобы придать мероприятию вполне благопристойную видимость. Ведь Фикрет занимал очень уважаемую должность начальника штаба ГО завода. И почему бы ему не провести, наконец, давно запланированное занятие?
Головной грузовик остановился перед поворотом. Два других объехали его и свернули на дорогу вдоль канала, и тогда головной подался вперед и заблокировал поворот. Теперь никто не смог бы свернуть с шоссе в эту сторону.
Второй «камаз» проехал дальше и перекрыл поворот с приморской дороги. Там уже стояла «нива» Фикрета, который должен был привезти Балабека.
— Круговая оборона, — сказал Махсум, спрыгнув с подножки грузовика. — Грамотно получилось, четко.
— Четкость сестра таланта, — сказал Панин.
Все пока шло по плану, но что-то уже тревожило его. Он не сразу понял, что в «ниве» виднелась только одна фигура вместо двух. Фикрет вышел, раздраженно хлопнув дверью.
— Убежал, сволочь!
— Как убежал?
— Под светофором. Развязался, сволочь, и убежал.
— А ты?
— А что я? Там люди, что я мог сделать?
Махсум понимающе засмеялся:
— Поторопился ты, брат. Зачем зарезал? Как мы теперь чемоданы передавать будем?
— Никого я не резал. Убежал, сволочь, — сказал Фикрет твердо.
— Плохо дело. — Панин почесал затылок, оглядывая берег.
