сделать.
В половине одиннадцатого я тихонько постучал в дверь кабинета МРТ. Подождал. Постучал снова.
Кажется, я слышал дыхание Полы, стоящей по другую сторону двери, и ждал.
Потом она открыла.
Лицо у нее вытянулось. Она смотрела на меня во все глаза, словно видела в первый раз. Наконец прозвучал вопрос:
– Чего тебе, Нейтан?
– Я хочу с ним поговорить.
– Нет. Ты хочешь ему навредить, и мы оба это знаем. А я стала твоей соучастницей, когда открыла дверь. Я, медсестра, которая давала клятву оберегать больных, стала соучастницей…
– Он распространял наркотики.
– Я позвоню в полицию. Прямо сейчас и позвоню, пусть копы сами разбираются. Ты хочешь, чтобы они обнаружили тебя у него в палате?
– Никуда ты не позвонишь, – возразил я. – Я знаю, что не позвонишь, так что хватит меня запугивать.
Пола несколько раз моргнула, словно надеясь, что я исчезну, пропаду с глаз долой, а потом уставилась в пол.
– Дай мне пройти, – потребовал я.
– Я… честное слово, я была уверена, что ты не придешь. Что угодно на это поставила бы. Думала, что знаю тебя лучше, чем себя.
– Я же говорил, что приду.
– Мне казалось, если ты постучишь в эту дверь, я больше не смогу с тобой жить. А если я тебе открою, то больше не смогу жить с собой.
– Пола…
– Но это не имело значения, ведь я не сомневалась, что ты не придешь.
– В какой он палате?
Она все так же смотрела себе под ноги. Я обошел ее и оказался внутри кабинета.
– Какая палата, Пола?
Жена оглянулась на меня с такой глубокой печалью, что в любое другое время мне стало бы стыдно. Однако сейчас времени на подобные чувства просто не было. Сейчас я хотел лишь найти этого парня, пока мне удается поддерживать в себе злость – на него, на Полу, на себя. Чтобы эта злость подстегивала меня.
– Все, что я знала в этой жизни, оказалось неправдой, – проговорила Пола, повернулась и пошла прочь.
Я тихонько окликнул ее раз, потом второй. Она не остановилась. Я решил, что это неважно, что она простит меня, как бы я ни поступил. Так бывало всегда. И себя она тоже простит за то, что открыла эту дверь.
Я двинулся по больничному коридору, заглядывая в палаты сквозь маленькие смотровые окошки, пока не нашел нужную.
Больной с закрытыми глазами лежал на животе. Спина была забинтована, голову он повернул к двери, щека покоилась на подушке. Трубка подачи кислорода тянулась к носу, она шипела. Вокруг стояли какие-то приборы, которые жужжали и попискивали.
Не надо было садиться и смотреть на этого страдальца. Я должен был собраться с силами, сделать то, что необходимо сделать, и уйти. Но мне хотелось еще раз все обдумать, чтобы распалить тлеющую внутри ненависть, и я сел возле кровати.
Я говорил себе: кто знает, сколько жизней разрушили наркотики, которые делал этот человек, сколько мозгов выжег его метамфетамин? Скольким молодым людям пришлось умереть? Не надо было его спасать. Если бы я не вмешался, он погиб бы во время пожара за считаные минуты, погребенный под руинами горящего дома. Но я поступил по совести и теперь мог здорово за это поплатиться. Однако еще можно было все изменить.
Я сунул руку в карман и вытащил пакетик с марлей.
Если этот тип поправится и снова примется за производство наркотиков, виноват буду я. А если я ему воспрепятствую, нам с Полой нечего бояться. Я ведь даже не ради себя решился так поступить. Я стараюсь ради жены. У нас все еще может быть семья. Мы усыновим ребенка, он вырастет хорошим человеком и будет помогать людям, а не губить их, как этот парень.
У него на спине я заметил участок бинта, под который можно было подсунуть мою марлю.
Похоже, я добился своей цели: пламя ненависти внутри разгорелось достаточно, чтобы я смог осуществить задуманное. Я встал.
Человек на больничной койке открыл глаза.
Он посмотрел на меня снизу вверх, моргнул несколько раз. Попытался что-то сказать, потом немного повернул голову, чтобы говорить было легче, и прохрипел:
– Эй…
Я удивленно отступил на шаг, наткнулся на стул и сел на него.
– Здравствуйте, – сказал я.
– Дайте попить. Воды.
На столе стоял полный кувшин. Я наполнил чашку, повернул трубочку для питья и поднес к его губам. Больной присосался к ней, сделал глоток, помедлил. Потом отпил еще.
– Боже, как здорово.
– Ага.
– Я в больнице, верно?
– В городской больнице Локсбурга.
– Вы мой врач?
– Нет. Мы незнакомы. – Последняя фраза сперва задумывалась как вопрос, но в результате прозвучала с надеждой.
– Стойте, я вас знаю. Пожарный, да?
– Ага. Что вы помните?
– Помню, как вы мне помогли. Спасибо, дружище.
Я все еще держал зараженную марлю в руке. Можно будет сказать, что я поправляю ему повязку, и подсунуть ее под бинт. Он не увидит. Не узнает.
– Я спас вашу задницу, – сказал я.
– Угу. Стопудово. Я пытался потушить огонь, а потом реактивы вспыхнули, и на меня полетели горящие брызги.
– Что ж, хорошо.
Парень шумно выдохнул.
– Ну нет. Ничего хорошего.
– Как по мне, лучше уж вы, чем молодые ребятишки, которых прикончило бы ваше дерьмо.
– Какое дерьмо?
– Вы же наркотики делали. А от мета не только молодежь гибнет. Эта зараза разрушает жизни, семьи, целые города. Не понимаю, как вы можете заниматься такими вещами. Вы практически убийца. Неужели совсем не чувствуете за собой вины?
– Вы не спутали палату? – спросил он.
– Я нашел вас в том доме.
– Да знаю я! И видел, как вы взяли мешок. Так что вы в курсе.
– Конечно, в курсе. Насчет денег от продажи наркотиков.
– Дружище, по-моему, мы говорим о разных вещах, – сказал он.
– Не понял.
– Ты взял мешок.
– Ну взял, и что?
– Значит, знаешь.
– Знаю, что ты делал наркотики.
– Да ни в жизнь. Я ненавижу наркотики.
– Тогда чем ты занимался в том доме?
– Чувак, мы делали фальшивые деньги, – сообщил он и озадаченно уставился на меня.
Я ответил ему точно таким же взглядом.
– Что ты мелешь?
– Ну, мешок ведь у тебя. Ты что, даже купюры не проверил? На них один и тот же серийный номер. Бумага тоже малость подкачала. Это была пробная партия.
– Вы метамфетамин варили.
– Не-а. Мы с Джерри… он такой, знаешь, весь из себя образованный, совершенно гениальный тип, охрененно башковитый в таких делах. Он поехал за чем-то в город, а меня оставил и велел не курить возле красителей и химикатов, которые он использует. А я, идиот сраный, зажег сигарету,