что он имел в виду, но старец и сам догадался.
Открыв дверь кибитки, царь крикнул возчикам: «Стой!», а когда они повиновались, выскочил из возка и скинул с плеч шубу. Обозрев здоровенное обугленное пятно, насмешливо спросил:
– Ну, старче, куда я теперь с подпалиной?
– Прости, государь, – пробормотал старец, словно бы сдерживая смех.
– А чего смешного-то? – обиделся Мезецкий. – Царь-государь Всея Руси к шведам приедет с боком подпаленным! А он ржет, ровно мерин сивый.
– Сивый? – переспросил Палицын и, уже не сдерживаясь, начал хохотать вслух.
– Э-э… – укоризненно покачал головой царь. – А вроде старец из Троице-Сергиевой лавры, да к тому ж главный печатник и казначей. И харюшке-то не стыдно?
– Ага, старец… сивый… – загибаясь от хохота, проговорил Авраамий. – И царь… с подпалиной…
Когда к возку подскакал обеспокоенный Еропкин, звонким хохотом заливались уже и царь, и инок.
– Что стряслось-то? – растерянно спросил главный воевода, переводя взгляд с одного хохотуна на другого. – Возчики встали, смотрю – из царской кибитки дым валит…
Насчет «валит» Еропкин преувеличил. Если и дымилось, то лишь слегка.
– Да старец Авраамий решил костер развести. Мол, холодно ему, – едва сумел проговорить сквозь хохот Даниил Иванович.
– Костер? – не понял Еропкин. – А почто было костер прямо в кибитке-то разводить? Сказал бы, отче, мы бы привал сделали. А коли б подождать малость, так скоро на ночевку встанем. Деревушка тут поблизости есть. Я же людей еще вчера послал, с вечера, чтобы сготовили все. Там уже, небось, избы протоплены. – Втянув воздух, воевода добавил: – И пахнет, словно шерстью паленой.
Царь Даниил от хохота сполз наземь, а старец, уткнувшись в порожек возка, смеяться уже не мог. Обессилев, он лишь держался за содрогавшийся живот…
Обоим – и государю, и иноку – понадобилось еще изрядное время, чтобы успокоиться, перевести дух и вытереть слезы. Потом, переглянувшись, едва ли не в один голос спросили друг у друга:
– А чего это мы?
К этому времени Еропкин уже подсуетился – к царю и старцу подскочили слуги с водой. Отпившись, старец сказал:
– Не серчай, государь. Это ж я так, сдуру. Испугался, когда шуба-то полыхнула…
– Если бы испугался, так пламя-то бы не сбил, – хмыкнул государь. – Когда пугаются, ровно замороженные делаются или бегут во все лопатки. Я-то вон сам испугался.
– Прости, государь, – еще раз покаялся старец.
– Так чего уж теперь… – вздохнул царь. – Шубу-то не вернешь. Ну, ежели замерзну, я с тебя рясу сниму! – пообещал государь.
– Так хоть щас, – заулыбался старец. – Токмо замерзнешь ты в ней.
– А че, у тебя ряса-то простая? – удивился царь.
– А какая она должна быть? Золотая, что ли?
– Не, я думал, что она хоть подбита чем-то, – покрутил головой царь и недоверчиво пощупал ткань. – Ишь, холстина… Ты что, всю зиму так в ней и ходишь?
– Ну, коли совсем зябко, полушубок надену. Мне хоть собачий, хоть овчинный, – все едино.
– Вот потому ты и мерзнешь! – хмыкнул государь. Потом, посмотрев еще раз на монашескую рясу, покачал головой: – Ить, рясу-то тоже прижег, старче.
Авраамий, скосив подслеповатые глаза на собственную одежду, задумчиво произнес:
– Новую шил, чтобы перед свеями не позориться.
На сей раз первым захохотал государь…
Еропкин, осматривающий возок, заслышав новый взрыв хохота, высунул голову и недоуменно посмотрел на царя. Потом вздохнул, как вздыхают родители, глядя на непутевого, но любимого недоросля. Вытащил злополучную лампадку. Хотел выкинуть, но передумал, убрал за пазуху. Может, пригодится еще.
– Ишь, лампадку-то как привесили, – покачал головой воевода. – Как в Вологду вернемся, я эту лампадку в задницу запихну тому, кто возок готовил!
– Ладно, Никита Афанасьич, – улыбнулся государь. – Не журись. Не стоило вообще ее вешать. Книги читать не стану, а коли писать чего – до жилья потерплю. Уж всяко свечи-то с собой захвачены.
– Даниил Иваныч, дай-ка я бороду твою гляну, – предложил Еропкин, а когда царь приподнял подбородок, внимательно осмотрел царскую браду (черную, но уже с изрядной сединой) и остался доволен: – Ну вроде бы не подпалили.
– Ну и то хорошо, а не то бы еще бороду стричь.
– Шубы жалко… – вздохнул Еропкин. – Где теперь новую-то сыщешь?
Даниил Иванович слегка насупился. Шубу шили нарочно для поездки, и влетела она государю не в одну копеечку. Соболя-то ладно, не велико разорение. Чего бы хорошего, а соболей на Руси много. Ну, а где теперь взять тонкое аглицкое сукно, вышитое золотыми нитями с жемчугом? (Когда золотые нити с жемчугом искали, половину Вологды вверх дном перевернули!) А работа? Кто поверит, что царскую шубу два месяца вышивала сама царица Мария?
– Не везет мне с шубами, – грустно усмехнулся царь, принюхиваясь к распахнутому возку. Вроде изнутри паленым не пахнет.
– Дык, надо было сначала шубеек подкопить, а уж потом раздаривать, – укорил Авраамий царя, напомнив о подарке мужику со шрамами.
– Ага, – с усмешкой кивнул Даниил Иванович. – Поднакопить, чтобы и раздаривать не жалко, и было б куда маслом плескать. – Похлопав старца по плечу, царь кивнул ему на возок: – Садись, отче, дальше поедем. Придется мне к свейскому королю в шубе с подпалиной ехать. Или нагольный полушубок купить по дороге. Чай, должны у мужиков быть. Небось дешевле выйдет, чем шуба-то царская, на соболях… И подарить не жалко, и старцу на сожжение отдать.
– Ты, государь, меня теперь до смерти попрекать станешь? – поинтересовался Палицын, забираясь внутрь.
– Ну, токмо до полусмерти, – пошутил царь, устраиваясь рядом с монахом.
– Ну, и на том спасибо, – кротко поблагодарил старец.
От Вологды до Череповеси чуть больше сотни верст. Ежели спешить, то можно пройти за два дня.
А если неспешно, жалея коней, так и все три. Спешить некуда: рассчитывали осилить дорогу за три недели, попутно посмотреть, что творится на здешней земле.
Стараниями Еропкина вперед были высланы слуги, готовившие к приезду государева обоза избы. Они же варили еду для ратников, закупали у селян сено для лошадей. Платили щедро, и потому крестьяне при виде оружных людей не убегали в лес, как в прежние годы, а оставались в деревнях.
Еропкин, конечно же, вздыхал, что не дело это, что государь, как простой мужик, ночует в курных избах и моется в бане, топившейся по-черному. Его бы воля – понастроил бы по государевой дороге теремов.
Но Даниил Иванович не роптал. Да и не забыл еще, как в былое время спал на голой земле, обедал-ужинал единым сухарем с проточной водой. Всяко бывало. Теперь же, после тряски в возке, с удовольствием мылся в крестьянских банях, ел из общего котла с ратниками и спал в избе. Правда, стелили государю наособицу, да и телят новорожденных вместе с ягнятами из жилой части дома уносили.
Первую большую стоянку решили сделать на Череповеси. Место, памятное государю. Как-никак, это был первый бой за освобождение русской земли! И пускай земли-то там был всего клочок, но все же.
Даниил Иванович обрадовался, что на Соборной горке, где некогда «пан Шехоньский» соорудил на пепелище древнего монастыря нелепую
