Вскоре подошли к огромным, обитым медью дверям, встроенным в ярко-красную стену. Нидаба своим мелодичным голосом начала читать нараспев молитву, в то время как Галзу выступил вперед и ножом выскоблил расплавленный свинец, который был влит в щель между дверями. Только когда Нидаба прекратила пение и подала знак, Шепак растворил их.
Первое, что почувствовал Симеркет, был дурманящий запах меда вперемешку со сладковатым запахом тлена. Он робко шагнул в склеп. Молитвы Нидабы, должно быть, возымели действие: на битву с ними не поднялся ни один демон, ни один дух… Кивнув остальным, Симеркет протянул руку к фонарю.
— Нет, я иду с тобой, — заявил Шепак.
— Тебе незачем.
— Кому-то надо будет держать фонарь!
Симеркет благодарно кивнул.
— Я тоже иду, — твердо сказала Нидаба. — Я должна буду читать Молитву За Мертвых над каждым кувшином…
Шепак покачал головой, дивясь мужеству этой женщины. Оставив Кури и Галзу охранять вход, все трое молча двинулись вперед. Это место напомнило Симеркету огромные речные пакгаузы в Фивах — с тысячами глиняных кувшинов, наполненных зерном и оливками. Но содержимое этих кувшинов было другим — в них покоились забальзамированные тела вавилонских царей и знати, их жен, родственников, слуг…
Симеркет был в смятении: каким образом он сможет найти в них Найю? Но Шепак сказал, что в дальнем углу склепа — самые поздние захоронения. Симеркет заметил, что на каждом кувшине стоит имя, скрепленное глиняной печатью царя или царицы, которым принадлежали слуги. Симеркета удивил тот факт, что царь и его прислужники были захоронены в совершенно одинаковых емкостях. Впрочем, в Месопотамии цари не считались божествами, как в Египте; после смерти все становились равны пред бесстрастным жестоким небом…
Когда они добрались до самых дальних закоулков склепа, то увидели, что кувшины здесь выглядят совсем иначе; они не покрыты пылью, и мед в них другой — его запах более свежий. Кувшины были как новые, с яркой коричневой глазурью и с еще не высохшими медовыми протеками по бокам.
— Мы на месте! — прошептал Шепак.
И указал на печать на ближайшем к нему кувшине. Это была печать Кутира. Имя под ней означало, что в сосуде — тело Нагэша, мужа принцессы Пиникир. К разочарованию Симеркета, на многих других кувшинах было начертано просто «слуга Нагэша» или «слуга Пиникир» без имени. Поскольку в живых не осталось никого, кто бы опознал слуг, объяснил Шепак, то сделали такие надписи. Симеркет не смог сдержать стона. Ему надо осмотреть каждый кувшин с надписью «слуга Пиникир»?! Он сосчитал их — их по крайней мере шесть, таких «безымянных» сосудов, и, возможно, были еще и другие.
Он подошел к первому. Нидаба, с побелевшими губами, вышла вперед, дабы произнести молитву, умоляя богов о прощении… Покончив с ритуалом, она кивнула Симеркету. Руки его дрожали, пока он срывал печать. Едва он справился с ней и открыл кувшин, по склепу распространился удушающий запах гниения.
Шепак поднес фонарь ближе, чтобы Симеркет мог заглянуть внутрь. Это оказалось немного труднее, чем он думал — на поверхности пузырилась пена. Вавилоняне не удаляли внутренние органы, как египтяне; поэтому, высвобождаясь, газы и жидкости, образовавшиеся в результате разложения, скапливались наверху.
Симеркет почувствовал в желудке спазмы, из глубины его горла опять поднялась горькая желчь. Усилием воли он подавил тошноту. Задержав дыхание, он решительно погрузил руку в вязкую массу. Зажмурившись, он опускал ее глубже и глубже, пока не нащупал нос, затем ухо, лоб…
Он охнул, сделал еще один судорожный вдох и снова задержал дыхание. Медленно погружая руку в медовую густоту, он ухватился за плавающие в ней волосы и потянул их кверху. Тело оказалось значительно тяжелее, чем он ожидал, мед не отпускал его. Он потянул еще… И в его руке оказался скальп. Он в ужасе отшатнулся.
Сжимая пальцами клок волос, с которых медленно капал мед, Симеркет застыл посреди склепа. Лицо Шепака превратилось в маску ужаса, Нидаба издала странный звук и отвернулась. Симеркет с отвращением взглянул на липкую массу: волосы были седые.
В этом кувшине не Найя.
Они перешли к следующему сосуду. Снова была молитва, снова крошилась печать. И снова тошнотворный, кисло-сладкий запах ударил Симеркету в нос. Он опять запустил руку в вязкую жижу; однако на этот раз он проник глубже, чем до головы трупа, надеясь нащупать плечо. С удивлением Симеркет нащупал ткань: он посчитал, что мертвых хоронили обнаженными. Но это открытие несколько облегчило ему работу: материю ухватить легче, чем скользкую плоть.
Опершись о край кувшина, он потянул за ткань. Медленно и как бы неохотно тело начало постепенно всплывать; и вот показалась голова. Цвет волос, облепивших череп, был черным, и он продолжил попытки.
— Поднеси фонарь поближе, — проговорил он, задыхаясь.
Шепак направил фонарь на лицо трупа. Несмотря на то что его черты сильно стерлись, Симеркет не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел картину такого чудовищного разрушения. У женщины были обширные ожоги, одна сторона лица отсутствовала, а сохранившаяся была страшно искажена, разорванный рот застыл в гримасе ужаса.
Но женщина не была Найей.
Симеркет опустил тело в темную массу, и оно медленно осело ко дну… Мед капал с его пальцев, когда он переходил к следующему кувшину. Он не знал, сколько еще сможет выдержать! Отвращение и ужас душили его. Но когда он сломал следующую печать, то понял: поиск его окончен.
На поверхности, в пятнах гниения, плавала накидка Найи. Та самая, которую он подарил ей в Фивах, когда она отправлялась в Месопотамию, — цвета египетского неба, с вышитыми на ней золотом пятиконечными звездами…
Слезы потекли по его лицу, когда он погрузил руку в кувшин. Рыдания сотрясали тело. Шепак отвернулся. Нидаба опустила голову. Симеркет чувствовал, как пальцы его скользят по любимому лицу… Вот губы, которые он так любил целовать, нос, глаза, окаймленные черными ресницами… Собрав в кулак всю свою волю, он ухватился за край ее грубого платья и потянул за него.
Женская голова появилась над краем кувшина. Мед изменил смуглый цвет изумительного лица, его кожа была белоснежной…
Симеркет вгляделся в любимые черты…
— Это не Найя, — прошептал он.
Шепак и Нидаба резко вскинулись и тоже воззрились на мертвую.
— Конечно же, нет! — пробормотал Шепак через мгновение срывающимся голосом. — Это принцесса Пиникир…
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ДЕНЬ ЛЖЕЦАРЯ
Первые ростки пшеницы начали появляться на полях Месопотамии. За ночь остистые колосья покрыли утрамбованную, изрезанную колеями землю, оставленную отступающими эламскими армиями. Жрецы Бел-Мардука после многократного гадания на овечьей печенке вошли в города и объявили, что начался новый год. После того как были совершены положенные ритуалы и наблюдения, после того как с помощью жертвоприношений и молитв были умилостивлены шестьдесят тысяч богов, жрецы провозгласили, что День лжецаря наступил.
