стол.
Скворцов взял ее в руки и присвистнул.
– Так это же какое-то удостоверение личности. Вот даже фотография убитого. Правда, все надписи не по-русски. Дворников, ты какой язык в школе изучал?
– Немецкий. Но я ни черта не помню.
– Но если это немецкий, прочесть-то сможешь. У меня с этим еще хуже.
Дворников взял удостоверение и посмотрел на надписи.
– А ты знаешь, Скворцов… Это, пожалуй, по-немецки. Уж имя-то я прочту.
Дворников зашевелил губами, а Скворцов нетерпеливо спросил:
– Ну что, прочел?
Дворников озадаченно смотрел на Скворцова.
– Прочел, но здесь не написано «Виктор Землянский»…
– А что же ты там вычитал?
– Здесь написано: «Эрнест Шмелев».
Скворцов воскликнул:
– Что за чудеса? Одно лицо и два имени… Пусть даже и на разных языках… Надо звонить начальству. Здесь не все так просто. Не случайно этот Кузьма не признал в убитом Землянского…
Капитан Скворцов долго разговаривал по телефону, набирая разные номера. Наконец, он сказал:
– Повезло нам с тобой, Дворников. Похоже, убитый проходит по линии интерпола. Сейчас они сюда приедут и привезут своих экспертов. Это иностранец. А насчет языка ты угадал, полиглот наш. Он из Германии.
– А что же мы, Скворцов?
– А ничего… Домой поедем и будем ждать обещанных интерполом благодарностей. Мы свою задачу выполнили.
Через несколько часов из квартиры Землянского санитары вынесли носилки с телом Эрнеста Шмелева. Кузьма Спицын наблюдал эту сцену через глазок двери своей квартиры. Он еще не был уверен, что для него все закончилось, но твердо знал, что никогда уже не узнает подробности того, как Эрнест Шмелев попал в дом на Дорнкрацштрассе, а потом в квартиру на Проспекте мира. Он радовался тому, что авантюра, в которой он участвовал под руководством покойного Витьки, завершилась с приемлемым для Кузьмы результатом…
42
Кузьма взял ножницы и по самому краю обрезал почтовый конверт. Письмо пришло из Америки, и Кузьма терялся в догадках, от кого бы это могло быть. Ему никто никогда не писал, а тут послание из самой Америки. Всего один листок, написанный по-русски. Кузьма обрадовался. С некоторых пор есть всего лишь один человек за границей, который мог бы написать Кузьме по-русски. Это Катрин Бергер. Но она в Германии… При чем здесь Америка? Руки дрожали. Кузьма развернул листок Убористый бухгалтерский почерк. Строки прыгали перед глазами, но потомок фабриканта взял себя в руки.
Дорогой Кузьма,
меня зовут Оскар Грюневальд, хотя это имя вам, пожалуй, ни о чем не говорит. В то же время не исключаю, что, когда вы были на кладбище в Висбадене и читали надписи на надгробьях, это имя отложилось в вашей памяти. Я был там в это же время и заметил двух мужчин, которые читали надписи на надгробьях. Теперь мне понятно, что одним из этих мужчин были вы. Откуда я об этом знаю? Молодые люди, которым я продал свой дом, рассказали мне историю, которая произошла в этом доме после моего отъезда. Они же, в свою очередь, почерпнули разные подробности этих – в принципе трагических – событий из рассказов сыщика Вундерлиха и его прелестной помощницы. Так что я все знаю. На кладбище вы могли прочесть единственное имя, от которого можно было протянуть ниточку к Павлу Николаевичу Севрюгину – Анастасия Грюневальд (в девичестве Севрюгина). Это моя мать – дочь Павла Николаевича. Так что я внук Павла Николаевича. Сейчас я в Америке, куда уехал к своему сыну Александру, который является правнуком Павла Николаевича. С помощью помощницы сыщика Вундерлиха я разобрался в степени нашего родства, и получается, что вы правнук Севрюгина, так же, как мой Александр. Вот так: два правнука когда-то по-своему знаменитого предка, никогда не видевшие друг друга и живущие так далеко друг от друга. Так бывает в этой жизни. Надеюсь, что в ваши руки попало что-нибудь из коллекции Павла Николаевича. Храните это как память о вашем предке. Мне не досталось ничего, но я об этом не жалею. Правда, молодые люди обещали мне переслать какую-нибудь безделицу из упомянутой коллекции. Пусть и у Александра будет что-нибудь в память о предке. Мы всегда должны помнить о своих корнях. Жаль, что мы не встретились. Я уже достаточно стар, и мы вряд ли когда-нибудь увидимся, но встреча с Александром вполне возможна. Пишите ему. Высылаю вам его адрес.
Ваш Оскар Грюневальд.
Кузьма Спицын отложил письмо и задумался. Потом достал канделябр и поставил его перед собой. С помощью этого предмета, которому более ста лет, он собирался поправить свое финансовое положение. Но кто поверит, что канделябр когда-то принадлежал царской семье? Как это проверить и доказать? Одних рассказов покойной прабабки Аграфены да какого-то письма из 1925 года для этого мало. Тут надобно быть специалистом… А может, прабабка Аграфена все это придумала? И была ли эта поездка в город Висбаден? Может быть, и это был просто сон? А как же письмо из Америки? Вот оно – лежит перед Кузьмой, с адресом и красивой американской маркой…И слова там хорошие от объявившегося родственника… И получается, что Кузьма Спицын теперь не один в этом большом мире…
Кузьма достал из шкафа четыре свечи, закрепил их в подсвечниках и зажег. Он долго смотрел на канделябр, попеременно любуясь пламенем то одной, то другой свечи. Потом прилег на кушетку и незаметно уснул. В ту ночь канделябр Кузьме Спицыну больше не снился.
Вместо эпилога
(из дневника Макса Вундерлиха)
Пока мы с моей новой помощницей занимались «бестолковым делом», из Швейцарии пришла печальная весть – скончался мой дед Стефан. Я так и не успел ему сообщить, взялся ли я за историю с убитым русским. Получив сообщение о смерти деда, я сразу же написал Паулю Ботту. Я ведь так ему и не сообщил, что он был прав в отношении моего деда. Мое письмо вернулось с пометкой «адресат выбыл». Учитывая возраст обер-ефрейтора Ботта, смею допустить, что он отправился вслед за моим дедом. Все это настолько меня потрясло, что я несколько дней не мог ничем заниматься. Я чувствовал себя виноватым. Ведь я так и не порадовал хорошими новостями двух старых солдат. Правда, не уверен, что старики ликовали бы, получи они мои сообщения. Вряд ли такой поворот дела порадовал бы их. А может быть, им было бы все равно, чем это закончилось… Но случилось так, как случилось… Дело оказалось бестолковым, и я не могу сказать, принесло ли оно кому-нибудь пользу. Разве что моей новой помощнице Катрин Бергер. Все же это было ее первое
