тоже писатель? — спросил он. — Как ваша фамилия?
Назвался я излишне громко. (А то еще тоже услышит «Алдиев».) Все замолчали и поглядели на меня удивленно.
— Я вас в Москве не видел, — надменно сказал долговязый. — Вы, наверно, прозаик? Я поэт. Давайте познакомимся: Сергей Курганов.
Он тут же отошел.
Обиднее всего для меня было то, что о Курганове я неоднократно слышал. О нем говорили как о человеке одаренном, подающем надежды, уверенно прокладывающем своими стихами путь в большую литературу. Кажется, у него уже есть сборник? А может, и два? Однако я сделал вид, будто и мне его фамилия ничего не напомнила, закурил, достал из чемодана книжку, снова уселся на подоконник. «Скоро и вы, Курганов, увидите на прилавках магазинов моего «Карапета», — думал я. — А там и… сможете прочитать хвалебные статьи в журналах, газетах». Противно все-таки, что придется жить с этим типом под одной крышей. Я углубился в чтение.
Веселье продолжалось. Ритмично скрипел пол, вздрагивали стаканы на столе.
Мадам Орлова из Тамбова пляшет румбу.
Из Могилева длинный Лева пляшет румбу.
От Дома творчества донесся звон гонга: пора было ужинать. Вот и хорошо! После ужина искупаюсь, поброжу по берегу моря. Говорят, здесь очень красивый восход луны: прямо из воды, будто ее выталкивают волны. Собственно, для чего мне понадобится комната? Лишь «кемать». А целые дни можно проводить на пляже и в горах.
Запоздно вернувшись к болгарину в хату под черепицей, я сразу разделся, лег на кровать и с головой закрылся простыней. Слава богу, избежал «общения» с поэтом-соседом. Оказывается, он еще раньше меня умостился на боковую. Заложил лишнее за воротник?
Давно наступила ночь, первая ночь в Крыму; уснуть почему-то никак не удавалось. Сквозь простыню я чувствовал лунный свет, бивший в открытые окна, было душно, липкий пот покрыл тело. Пронзительно кричали цикады в саду, явственно слышался отдаленный шум морского прибоя. Может, побежать еще разок окунуться? Скорее бы наступало завтра!
На другом конце комнаты под Сергеем Кургановым нет-нет да и скрипели железные пружины: тоже ворочался. Неожиданно он спросил:
— Вы не знаете, который час?
Не издевается ли он? Ведь видел, что у меня нет часов? Как мне всегда хотелось их купить! Трехтысячный гонорар получил за «Карапета» и то не выкроил: столько было дыр. Я не ответил: подумает, что задремал, и отстанет. Еще не хватает развести трепотню на час. Пусть вон «общается» с хозяйским петухом, тот и ополночь любитель подрать глотку. Внезапно Курганов поднялся, зашлепал босыми ногами по деревянному полу, залитому лунной лужей: зазвенел графин о стакан.
— После вина пить потянуло, — вслух объяснил он, видимо отлично зная, что я не сплю. — Не хотите?
Притворяться больше не имело смысла, у меня тоже во рту пересохло; я принял стакан, поблагодарил. Вода была теплая, солоноватая и невкусная. Начали разговаривать, отыскивая в Москве общих знакомых. «Заставил-таки, паразит, «общаться». Ну да я сейчас начну зевать на всю комнату и дам отбой». Беседа медлительно перебросилась на литературу, и вдруг мы с удивлением обнаружили, что оба высоко ценим одних и тех же писателей-современников. Гораздо оживленнее обсудили последние номера «толстых» журналов, осведомились, кто из нас что пишет. Курганов сказал, что недавно закончил поэму о беспризорнике, и вызвался ее прочитать. «А куда денешься?» — подумал я о себе. Слушать стал из вежливости, но потом сам не заметил, как сел в постели, повернулся к нему лицом.
…Помнил Выдра, помнил Выдра Ванька:
на войне погиб его папанька,
а маманька за корытом,
за хозяйским, в землю врытом,
как стирала — так и померла.
И остался Ванька маленьким и сирым.
И на Сретенку, хоть боязно и сыро,
вышел Ванька, стал к витрине:
«Может, кто чего подкинет?»
Но подкидывать никто не захотел.
…Шла чернявая гражданочка на службу.
Был на ней гаржетишко и плюш был,
а под мышкой у гражданки,
белобрысый, долгожданный,
как котеночек, прижался ридикюль.
Выдра вровень был с гражданочкой бровастой,
поклонился, улыбнулся, дескать, «здрасьте!»,
а потом — как хвать с разлету
и понес босым наметом
по широкой, по хорошей мостовой.
Далеко уже гражданочка осталась —
ох, и плакала небось и убивалась,
но не важно то, что важно, —
важно то, что есть бумажно,
важно то, что в этот день был Ванька сыт!..[8]
Все, что читал Сергей Курганов, было мне отлично знакомо, вызывало живейший интерес и заставило проникнуться симпатией и к самому автору.
«Здорово написано, — должен был я себе признаться. — Никак не ожидал, что эта заносчивая дылда — свойский парень. А исполняет! Похлестче актера. Талантлив, стерва!»
Мы не заметили, как порозовели ветви персикового дерева за открытым окном; в садовой чаще подал голос удод. Внезапно гаркнул хозяйский петух, будто закричал «караул». Посвежело, невнятно запахло осыпанными росой глициниями, душистые, лиловатые кисти которых я вчера видел перед хатой. Спать было поздно, да и совсем не хотелось. Мы с Кургановым взяли полотенца и пошли купаться в море. Над горами таяла поблекшая луна, похожая на медузу, в предутренней тишине по-прежнему резко кричали цикады. По волнам пробегали мутные змейки рассвета, хмурый пенистый прибой с грохотом бил в берег.
Заплыли мы километра за полтора; никто не хотел показаться слабаком и вылезать первым. Оба совершенно закоченели в соленой воде и этим тоже понравились друг другу. Бездонная глубина пугала меня. Вдруг судорога схватит? Или какая-нибудь морская тварь вроде ската полоснет по брюху? «Ну как? — весело крикнул я, еле попадая зуб на зуб. — Еще поныряем? Или хватит?» Курганова накрыла волна, он долго отплевывался, «Как хотите. Можем поплыть и обратно».
Я обрадовался и поспешил завернуть к берегу. Уставшие руки казались чугунными, ноги тянули ко дну. «Не потонуть бы». Прибой вышвырнул меня на песок, будто водоросль.
— Знаете, Сергей, — сказал я, тщетно пытаясь всунуть мокрую трясущуюся ногу в туфлю. — А ведь вы мне сперва не понравились.
— И вы мне, — тотчас отозвался Курганов. — Ну, думаю, привели какую-то чучелу: стриженый, уткнулся в книгу, курит, молчит. Как с таким месяц в комнате прожить? А узнал, что печатались в альманахе «Вчера и сегодня», подумал: э-э, да парень-то прошел огни и воды и медные трубы. Я ведь тоже, как переехал из Зауралья в Москву к зятьку, и зуботычины видал, и воровал, и убегал из дома. Подрос — работал санитаром в больнице имени Семашко.
