покачал головой.
— Я из Сибири. У нас и женщины с рогатиной на медведя, на конях по-мужски, так что норм. Я впереди, как рукопашник, двое магов позади, а лекарь лечит всех убогих сзаду. И, понятно, бережет вас, вы в самом деле красивая. Я бы вас тоже берег. Ну, если бы вдруг стал богом.
Она сказала с вызовом:
— Командир должен быть впереди…
— Мы что, древние греки? У татар командир всегда позади.
— А вы татарин?
— А кто из нас не татарин? — спросил я. — Поскреби русского — обнаружишь. А то и, тьфу-тьфу! — хазарина, что Киев строили.
— Я не татарка, — заявила она гневно. — Мое предки Лютецию строили!
— Ту, которая потом стала Парижем?
— Именно! Съели?
— Если командир боец ближнего боя, — уточнил я, — то пусть впереди. У рукопашников защита покрепче, а что у мага? Как и у лучника, хороши на дистанции, а в ближнем вас любой вынесет щелчком.
Она некоторое время смотрела испытующе, медленно наклонила голову.
— Неожиданно… но теперь верю, что получится. Только вам, баронет, нужно ещё поупражняться. Вы умелый боец, у нас девочки о вас судачат, но придется убивать… пусть зверей, но я хочу быть уверена, что при виде крови не упадете в обморок.
— А вы? — спросил я в лоб.
Она гордо посмотрела мне в глаза.
— Две недели посещала бойню. Там всё залито кровью, даже мясники и работники.
— И как?
— В обморок не грохнусь.
— И ещё, — сказал я. — Мне вот идтить не в чем. Я человек простой, простодушный, а туда в доспехе и с мечом, а то как же?..
Она смерила меня расчетливым взглядом, нахмурилась. Я оставался спокойным, помалкивал, наконец сказала со вздохом:
— По крайней мере, вы один такой… Надеюсь, один.
Я улыбнулся.
— У вас точно всё есть, вон какая злая. Да и друзья богатенькие буратины, да?
Она с подозрением сощурилась.
— Что за буратины?
— Это латынь, — сказал я небрежно. — У Гомера всё буратины. Так как?
Она сказала через губу:
— Ладно, вас оденут. Будете должны.
— Не пойдет, — сказал я. — За что страдать под вашим гнусным игом?
Она на миг запнулась, посмотрела на меня исподлобья.
— Вообще-то не я буду лидером группы. Нас собирает и снаряжает княжна Глориана.
Я поморщился.
— Бр-р-р… А вы тогда кто?
Она ответила гордо:
— Я её правая рука. Она руководит кружком «За женские права». И нам нужно заявить о себе.
Я едва не отступил на шаг, та надменная морда ледяной королевы очень не нравится. Хотя если возьмёт на себя экипировку, то почему не сходить разок в составе её группы?
— Ладно, — произнес я сухо. — Располагайте мной. Но с вас меч и прочее, что нужно для бойца. Когда планируете?
— В выходные. Через три дня. У мужчин обычно девичья память, запишите себе.
Глава 2
Горчаков у входа в общежитие занял стратегически выгодное положение, отсюда видно было нас с Иолантой, а как только я вернулся, в нетерпении шагнул навстречу.
Его крупное породистое и такое холеное лицо просто полыхает интересом.
— Ну что?
— А ничо, — ответил я равнодушно. — Видишь, не била и даже не покусала. А царапины что, заживут.
Он запнулся, посмотрел с укором.
— И всё-таки, — проговорил он с расстановкой, — я был прав.
— В чём?
— В тебе что-то есть, — заявил он. — Ты хоть понял, кто с тобой изволил общаться?
Я сдвинул плечами.
— Иоланта Анжуйская. Похоже, француженка. Да она и сама так сказала…
Он охнул.
— Так ты не знал? Она дочь короля Рене!.. Властелина Бургундии!.. Она принцесса!
— Ого, — сказал я. — А мне сказала, графиня.
Он смотрел ошалело, потом рассмеялся.
— У неё много титулов. Графиня Прованса, баронесса Ильжа… Но ты в самом деле… сибирский барон из самого тёмного…
Я уточнил:
— Баронет.
— Что? — не понял он.
— Баронет, говорю, — пояснил я. — Это что-то вроде недобарона. Мелкий такой, плюгавенький. Потому не барон, а только баронет.
Он усмехнулся.
— Ладно-ладно, не злись. Не хочешь рассказывать, не рассказывай. Но помни, если что нужно, обращайся. И, да, кстати… на послезавтра ничего не планируй, мы идем на прием к графине Одиллии Кржижановской.
Я дернулся, спросил в изумлении:
— С какого перепугу? В смысле, я тут при чём? Ты понятно…
Он рассматривал меня с насмешкой.
— Ты в Петербурге никого не знаешь, нужно помаленьку заводить знакомства. Но это на втором плане.
— А что на первом?
Он оглядел меня с головы до ног.
— Тебе нужно обтесываться. Приобретать форму… приемлемую для общества. Если ты один и не приемлешь покровительства, к тебе более строгие требования.
Я вздохнул.
— А на хрена?
— А вот чтоб не ронять такие словечки, — ответил он серьёзно, — не вести себя, как в лесу медведь на зимовке. Ты смотришься не совсем адекватно.
Я оглядел себя.
— Что не так?.. Вроде и штаны на мне, и пинджак с кармана́ми…
Он поморщился.
— Брюки, а не штаны! Ты нарочно?.. Неадекватность в том, что иногда ты совсем дикий лапоть, а потом сразу ясновельможный принц на такой высоте, что даже не обращает внимания на свой статус. А в обществе нужна определенность во всём и во всех, понял? Общество — та же армия, у всех свои знаки различия, и каждый знает своё место, как в танце.
Я сдвинул плечами.
— Мне пока рано в общество.
Он довольно улыбнулся.
— Проговорился! Всё-таки собираешься? На своих условиях? Не отпирайся, ты не один такой. Но начинать надо уже сейчас. Сперва появишься в салоне графини Одиллии…
Я наморщил лоб.
— Что-то имя знакомое… И что там делать? Кормят хорошо?
Он с великим укором в глазах покачал головой.
— Это прием, Вадбольский!.. Не столовая, даже не ресторан. Там общаются!.. И, конечно, завязывают связи, укрепляют их, устанавливают полезные знакомства. Мамаши туда выводят дочек на выданье…
— Ага, всё-таки базар?
— Есть и от базара, — ответил он покладисто. — У тебя смокинг хорош?..
— А чё это?
Он закатил глаза в благородном негодовании.
— Вадбольский!..
— А в этом пинджаке низзя?
— Вадбольский, — повторил он с терпением христианского миссионера, что пытается растолковать дикому туземцу тайны Священного Писания. — В светлом неприлично выходить даже на улицу после шести часов вечера! Тебе нужен настоящего чёрного цвета, а не это убожество, что и не поймешь… И не пинджак, как ты говоришь, а вечерний костюм. Ладно, пришлю портного. Назови адрес!
Я отмахнулся с небрежностью римского консула.
— Не парься. Заскочу в галантерейный, куплю штаны и пинджак, только и делов!
Он посмотрел на меня с великим презрением.
— Ни один аристократ… ни один!.. не опустится до такого позора, чтобы покупать
