– Вчера и в обед, и в ужин сидели не евши.
– Адели, не было аппетиту.
– Не брезгую, а я же тебе сказал: аппетиту нет.
– И потом, этот дом превратился в свинарник! Полы вам мыть не моги, белье не стирай! Пять дней в одной рубашке и трусах! Запах уже пошел!
– Извини, Аделина, вот увидишь, потом пройдет.
– Вот когда пройдет, вы мне скажите, я тогда и приду. А иначе ноги моей тут не будет. Как опамятуетесь, позовете.
Он вышел на свою веранду, уселся на скамейку, поставил под бок телефон и принялся смотреть на море. Он не мог ничего другого делать – читать, думать, писать, – ничего. Смотреть на море. Он шел ко дну, он это понимал, в бездонном колодце навязчивой идеи. Ему пришла на память одна кинолента, которую он когда-то видел, по роману, кажется, Дюрренматта, где был комиссар, упорно поджидавший преступника, преступник должен был появиться в каком-то месте в горах, а на самом деле уже никогда там не появится, но комиссар об этом не знал, ждал его, продолжал ждать, а тем временем проходили дни, месяцы, годы…
Часов в одиннадцать того же самого утра телефон зазвонил. Никто еще не звонил после утреннего разговора с директором. Монтальбано не снимал трубку, его будто парализовало. Он знал с абсолютной уверенностью – и не мог объяснить почему, – кого он услышит на том конце провода.
Потом собрался с духом и взял трубку.
Красивый глубокий голос, хоть и старческий.
– Да, это я, – сказал комиссар. И не мог удержаться, чтоб не прибавить: – Наконец-то!
– Наконец-то, – повторил собеседник.
Они помолчали мгновенье, слушая дыханье друг друга.
– Я сейчас прилетел в Пунта Раизи. Смогу быть у вас в Вигате в тринадцать тридцать, самое позднее. Если вы согласны, то объясните мне подробно, где вы будете меня ждать. Я уже много лет не был в Вигате. Пятьдесят один год.
Глава двадцать пятая
Он вытер пыль, подмел, вымыл пол со скоростью, достойной немых комедий. Потом отправился в ванну и намылся, как это случилось с ним только еще один раз в жизни, когда в шестнадцать лет он шел на первое свидание. Он бесконечно долго стоял под душем, потом надушил подмышки, потом предплечья и в конце концов весь облился одеколоном. Он знал, что выглядит смешно, но выбрал лучший костюм, самый строгий галстук, натер ботинки до такого блеска, что, казалось, внутри у них вставлена лампочка. Затем ему пришла мысль накрыть стол, но только на один прибор, сейчас его и впрямь мучил зверский голод, это верно, однако он был уверен, что не сможет глотать.
Он ждал, ждал бесконечно. Полвторого прошло, и ему стало плохо, с ним приключилось что-то вроде обморока. Он налил себе глоток виски и, не разбавляя, проглотил одним духом. Потом – освобождение: шум машины вдоль дорожки, ведущей к дому. Он бросился распахивать калитку. Там стояло такси с номером Палермо, из которого вышел старик, очень хорошо одетый, в одной руке – палка, а в другой – маленький чемоданчик. Старик расплатился и, пока такси разворачивалось, огляделся вокруг. Держался он прямо, высоко подняв голову, и внушал что-то похожее на робость. Монтальбано сразу показалось, что он уже где-то старика видел. Он пошел навстречу.
– Здесь всё теперь дома? – спросил старик.
– Да.
– Когда-то не было ничего, только кусты и море, и песок.
Они не поздоровались, не представились друг другу. Они были уже знакомы.
– Я почти слепой, вижу с большим трудом, – сказал старик, сидя на скамейке веранды, – но здесь, мне кажется, очень красиво, успокаивает.
Только теперь комиссар понял, где он видел старика, это был не совсем он, а его двойник с фотографии на отвороте суперобложки, Хорхе Луис Борхес.
– Вы не откажетесь что-нибудь съесть?
– Вы очень любезны, – сказал старик после некоторого колебания. – Что же, пожалуй, только салату, кусочек нежирного сыру и стакан вина.
– Пойдемте туда, я накрыл стол.
– Вы покушаете со мной?
У Монтальбано судорогой свело желудок, в придачу он чувствовал странное волнение. Он соврал:
– Я уже пообедал.
– Тогда, если это не трудно, не могли бы вы накрыть мне здесь?
«Накрыть» он сказал на диалекте. Этот глагол Риццитано произнес, точно иностранец, старающийся подделаться под местное наречие.
– Я убедился в том, что вы поняли почти все, – сказал Риццитано за неторопливой трапезой, – из статьи в «Коррьере». Знаете, я больше не могу смотреть телевизор, вижу тени, от которых у меня болят глаза.
– У меня тоже, хоть вижу я прекрасно, – сказал Монтальбано.
– Мне уже было, однако, известно, что Лизетту и Марио вы нашли. У меня два сына, один инженер, другой – как и я, школьный учитель, оба женаты. И вот одна из невесток – она у нас оголтелая сторонница Лиги, невыносимая дура, очень меня любит, но считает белой вороной, потому что, дескать, кто с юга, либо бандит, либо – и это в лучшем случае – бездельник. Потому никогда не упустит возможности сказать мне: а вот, вы знаете, папа, в ваших краях – мои края тянутся от Сицилии до Рима включительно-убили одного, похитили другого, арестовали третьего, бросили бомбу, нашли в одной пещере прямо в вашем городе молодую пару, убитую пятьдесят лет назад…
– Как же так? – перебил Монтальбано. – Ваши домашние знают, что вы родом из Вигаты?
– Конечно знают, однако я никому, даже моей покойной жене, не говорил, что у меня остается еще собственность в Вигате. Я рассказал, что мои родители и большая часть родных погибли от бомбежек. Им никак не могло прийти в голову связывать меня с убитыми из пещеры, они не знают, что земля принадлежала мне. Я же от этой новости заболел, у меня поднялась температура. Все неудержимо возвращалось и становилось реальностью. Я вам начал рассказывать о статье из «Коррьере». Там было написано, что комиссару из Вигаты, тому самому, что обнаружил убитых, удалось установить не только их имена, но даже что собака из терракоты звалась Китмир. Тогда у меня возникла уверенность, что вам известно о моей дипломной работе. Значит, вы посылаете мне сообщение. Я задержался, потому что пришлось долго уговаривать детей отпустить меня одного, я сказал, что хочу перед смертью еще раз увидеть места, где родился и жил в юности.
У Монтальбано этот факт не укладывался в голове, и он опять к нему вернулся:
– Значит, все в вашем доме знали, что вы из Вигаты?
– Зачем я должен был это скрывать? Имени я не менял, никогда не жил по подложным документам.
– Вы хотите сказать, что вам удалось исчезнуть, вовсе к этому не стремясь?
