поле ночевать не намерен!
— А Агриппина как же?! — Уколов в ужасе. — у нас задание редакции, ты что?!
— Толь, а если двигатель не глушить? — предлагаю я. — Дотянем до Юрасово?
— Но только до Юрасово, — строго говорит водитель, — иначе у меня бензин закончится. Так и так в полях застрянем.
— Так езжай! Чего ты треплешься?! — машет руками Уколов.
Наш УАЗ сразу обретя резвость и прыть мчится к цели.
Минут десять проплутав по просёлкам, мы выезжаем к длинному приземистому строению. Возле него стоит трактор с прицепом. Выкрашенные синей краской широкие ворота, в которое запросто может въехать тот самый трактор, распахнуты.
Из глубины здания нам навстречу выкатывается пухленькая женщина средних лет. Уколов попадает в точку с главными приметами. Самое заметное в ней — внушительная грудь, не меньше, чем четвёртого размера, и крохотный вздёрнутый носик пуговкой.
На женщине белый лабораторный халат и белая косынка, из-под который выбиваются светлые кудри. Она смотрит на нас прямо и доверчиво, как девочка, которую поставили на табуретку, и теперь ждут от неё стишок.
— Здравствуй, Агриппина! — Уколов на ходу вытаскивает из саквояжа блокнот, — опять перевыполнила план?
— Угу, — доярка вдыхает, словно провинилась, и с любопытством косится на меня.
— Это стажёр наш, — представляет меня Уколов, — твой портрет в газету запечатлеть.
— Ой, может, не надо портрет? — смущается женщина, — я не ожидала сегодня и не готовилась.
— Народ должен знать своих героев, — включаюсь я, — Тем более что вы прекрасно выглядите. Очень свежо и органично. Меня Альберт Ветров зовут.
В таких ситуациях самое главное — решительность и напор. Иначе она зажмётся, и сама будет делать всё, чтобы фотографии не получились.
— Синявина… Агриппина...
— У вас очень красивое имя, Агриппина, — говорю, — покажете, где вы работаете?
Никогда раньше мне не приходилось бывать в коровниках. На стадионах бывал, в соборах и даже во дворцах. А в коровниках — ни разу. Конечно, я видел, как содержат коров в частных домах. Обычно это очень тесные и тёмные помещения. Часто ещё и не слишком хорошо пахнущие. Поэтому и переживаю из-за отсутствия вспышки.
Ничего похожего. Огромные окна заливают коровник светом, который отражается от белёных стен. Крупные упитанные коровы лениво косят глазами, когда мы проходим мимо них. Все как одна —белые с чёрными пятнами, словно нарисованные по одному трафарету.
— Холмогорские, — гордо заявляет Уколов, словно он сам вырастил каждую с телячьего возраста.
Доярка согласно кивает. Она ведёт нас по широкому центральному проходу, где на бетоне отпечатались следы трактора. Коровы стоят рядками по обе стороны, выставив к нам морды. Каждая из них привязана, но, похоже, это не доставляет им никаких неудобств. Они меланхолично жуют и забавно шевелят ушами.
— Вы их доите здесь? — спрашиваю.
— Конечно, — Агриппина удивляется, что кто-то может не знать таких элементарных вещей.
— А можете сейчас их подоить? Для фото?
— Так у нас дойка с утра, — говорит женщина, — до одиннадцати.
— Алик, да чего ты возишься! — сердится Уколов, — щёлкай её, и дело с концом.
— Алексей Максимыч, а вы знали про время дойки? — спрашиваю старикана.
— Да, какая разница?! — кипятится он.
То есть этот старый хрен полдня возил меня по полям, оставив без фактуры. И сейчас в его упрямых глазах нет ни капли раскаяния.
— Вы можете подождать меня в машине? — а когда он возмущённо открывает рот, добавляю. — Я вас там сегодня несколько часов прождал. Честное слово, так гораздо быстрее получится.
— Агриппина, я с тобой поговорю, когда наше юное дарование закончит, — вздёрнув подбородок Уколов шагает к выходу. — Толик, бисова твоя душа, — слышу его крик. — Ты зачем двигатель заглушил?! Как мы теперь поедем?!
— Вы на него не обижайтесь, — говорит вдруг доярка, — Максимыч на работе, как тетерев на току. Только себя и слышит. Я его со школы помню. Приезжал про нашу учительницу статью писать. Молодой был, красивый… — она улыбается своим мыслям, — Все девчонки в него повлюблялись. Его и в область звали, и в Москву даже. А он сказал "я тут родился, тут и помру".
— И в мыслях не было обижаться, — отвечаю, — просто он действительно отвлекать вас будет, а это неправильно. Вы скажите, почему вы рекордсменкой стали? В чём ваш секрет?
— Нет никакого секрета, — смеётся, — и разве это моя заслуга? Это всё они. — доярка кивает на бурёнок, — как к ним относишься, так они тебе и отдают. А я знаю, как вам помочь.
— Подоить ещё раз?
— Вы городской, наверное, — хохочет Агриппина, — Второй раз только вечером доить можно будет. Но у нас здесь есть несколько молодых коров, которые недавно отелились. Я их раздаиваю, готовлю к постоянному доению.
Она сворачивает к одной из коров, присаживается возле неё и сильными движениями рук массирует вымя.
— Погодите! — я замеряю экспозицию.
Света достаточно, но, на всякий случай, беру 130-ю плёнку. Всё-таки помещение. Источники освещения со всех сторон, явных теней нет. Это и хорошо — много деталей, и плохо — картинка может выйти "тусклой", недостаточно контрастной. Для газеты будет полный провал.
Раскрываю шире диафрагму, оставляя в резкости расстояние не больше метра. Белая корова, белый халат, белые стены коровника… И это с новой камерой, которая ещё хрен его знает, как себя поведёт.
— Давайте, делайте всё, как обычно, — говорю.
Агриппина подставляет подойник и уверенными, но мягкими движениями начинает доить. Упругие струйки ударяются в дно с металлическим звоном. У неё очень сильные ладони. Вздумай мы вдруг побороться на руках, она уложила бы мой кулак за пару секунд.
Снимаю, делая по нескольку дублей с разной выдержкой. В последнем заведомо пересвечиваю. Кадры интересные, но, думаю, до меня так снимали доярок не одна сотня фотографов.
Женщина вдруг встаёт.
—Это всё? — удивляюсь.
— Дальше машинная дойка, — поясняет она.
Доярка снимает со стены приспособление со стальными колбами и подключает его к длинной трубе, идущей через весь коровник. Молоко весело пузырится в прозрачном шланге. Корова недовольно переступает с ноги на ногу и машет хвостом.
— Василисушка, — ласково говорит доярка, — не бойся… всё хорошо… Они сначала шума боятся, — поясняет она мне. — Надои падают.
