— Почему?
— А вот почему! — Следователь передал ей специальное постановление, подписанное прокурором, о взятии ее под стражу. На бланке стояло сегодняшнее число.
У Марты все поплыло перед глазами. Лишь представив себе, как ее под конвоем отправляют в следственный изолятор, где она будет месяцами ждать суда в переполненной камере, Земская чуть не упала в обморок.
Бобров сразу же это почувствовал.
— Вам плохо? Может быть, воды?
— Да, воды, пожалуйста...
Следователь поднялся, достал стакан из шкафа, протер его носовым платком, налил воды из графина. Вода была из-под крана, с горьковатым привкусом ржавчины. Но Марта выпила все и снова закурила.
Валентин Петрович открыл форточку. Вернулся на место.
— Да, вы правильно догадались, я имею право прямо сейчас взять вас под стражу. Это в интересах следствия и не противоречит закону. А у нас сидят и по году, и по два. Суды не успевают разбирать дела. А ваше могут послать и на доследование.
«Я имею право прямо сейчас взять вас под стражу... Имею право, но им не воспользуюсь» — так нужно понимать его слова. Но тогда Бобров должен выставить условия. Однако он о них пока умалчивал.
Зашла молоденькая девица, положила перед следователем какие-то бумаги и, не сказав ни слова, удалилась. Валентин Петрович пробежал их глазами и сунул в папку, лежавшую на краю стола.
— Как видите, сегодня я не заставляю вас признаваться в совершенных преступлениях. Я знаю, что вы в них повинны. Пройдет еще год-два, и никто из ваших коллег такими вещами заниматься не будет.
Мы создадим общество законопослушных граждан. Налоги будут платить все без исключения. Я в это верю. И моя вера основана на убеждении, что таких людей, как я, немало. Есть и подлые взяточники, не скрою. Но таких, как я, больше! — с гордостью проговорил Бобров. — И вот такие люди, как мы, и построят новую Россию! Мне совершенно наплевать, кто придет к власти: коммунисты или демократы. Я служу России, Отечеству, только и всего. И не сомневаюсь, что скоро люди будут гордиться своей честностью и неподкупностью, как сегодня это делаю я!
Марта не решалась вступать в диалог со следователем, боясь его разозлить. Ведь ему ничего не стоило нажать кнопку, вызвать охрану и приказать ее увести. От одной этой жуткой мысли ее бросало то в холод, то в жар.
Бобров прав: когда клюнет жареный петух, а он уже клюнул, то все разговоры о любви отпадут сами собой. Ровенский от всего отречется, адвокаты ero вытянут, мама расстарается, и он в число обвиняемых не попадет. Все сойдется на ней, и три года заключения превратят ее в старуху. А какой удар это будет для родителей?! Все от нее отвернутся. Жизнь закончится. Собственно, уже и заканчивается сейчас, вот в эти ж минуты, под разглагольствования невзрачного человечка в сером костюме, с худощавым лицом, большой бородавкой на правой щеке, невыразительными блеклыми глазами и косой челочкой, спадающей на узкий морщинистый лоб. Встретив его на улице, пройдешь и не заметишь, настолько он бесцветен. Но именно от него зависит ее судьба. Судя по всему, эта беседа — лихой тактический маневр. Скорее всего, Бобров хочет провести так называемую психологическую об работку. Выложить все карты и предложить: либо полное признание и тогда ареста не будет, либо изнурительное следствие с предварительным содержанием в СИЗО. Марта поняла, что вот-вот от нее потребуют ответа. А признание — это приговор и зона. Но и непризнание — та же тюрьма. И второй вариант, может быть, еще хуже. Надо срочно думать, ломать голову, искать ответ.
Нет, сегодня ей нельзя в тюрьму. Нужно хотя бы психологически подготовиться. Попрощаться с сыном, найти адвоката, доделать дела, еще раз вкусно поесть, полакомиться мороженым. Только не сегодня!
— Ну что же, Марта Сергеевна, думаю, вы уже догадались, что я пригласил вас, чтобы объявить те условия, на которых вы можете быть выпущены, а дело прекращено. В начале разговора мы упоминали о хлопочущих родственниках. В свое время против моего отца ополчился первый секретарь райкома КПСС. Дело казалось безнадежным, тогда партия диктовала всем и вся, отцу грозило шесть лет, мать отчаянно болела и явно не пережила бы все это. Мы остались бы сиротами, а дальше — детский дом. Я ходил только в пятый класс, и кто знает, как бы сложилась моя судьба. Скорее всего, вкалывал бы сейчас на заводе или отсиживал свой срок. А я закончил университет, и стал, как говорится, человеком, ибо с отца были сняты все обвинения. Не буду хитрить, ваша судьба в руках того, кто выручил тогда моего отца. Вы вправе отказаться от его благодеяний и попасть под следствие или же покориться его воле, и в этом случае я закрою дело за отсутствием состава преступления, уничтожу эту красную тетрадочку.
Стуков не ошибся, подумала Марта, дело заказное. Но сколько они могут попросить? У нее двести, у сына семьдесят, тридцать даст Стас. Триста. Но это не полмиллиона. У Стаса, конечно, должны быть деньги, и он не жадный. Но надо поторговаться. Хватит и по сто штук — заказчику, Боброву и Рындину. Это приличная цена. Ну что им проку, если они подведут ее под статью? Так они получают по сто тысяч, а с ее арестом вообще ничего. Зачем же жадничать? Нет, они согласятся, должны согласиться.
— Вы конечно же вправе упрекнуть меня: еще недавно следователь Бобров разглагольствовал о честности, вере в закон, а сам тут же готов идти на подлог и прочее, — продолжал Валентин Петрович.
— Я сознаю, что поступаю незаконно. Но, узнав вашу биографию и принимая во внимание вышесказанное, я полагаю, что не совершу большого злодеяния, ибо спасу не закоренелого преступника, а заблудшую овцу. Думаю, нашего разговора и пережитых волнений будет достаточно, чтобы вы, Марта Сергеевна, в корне пересмотрели ваши трудовые и нравственные принципы и зажили бы впредь честной жизнью. Или я ошибаюсь?
Бобров пристально посмотрел на Земскую, и она покорно затрясла головой.
— Да, мне этого будет достаточно, — пробормотала она. — Даже с лихвой!
— Я так и думал. Иногда требуется лишь предупредить человека, и он сам способен измениться. — Валентин Петрович умолк, взглянул на часы, словно готовясь к решающему слову. — Ну что же, этот человек должен быть уже здесь... Сейчас, одну минуту!
Он поднялся, вышел за дверь. У Марты застучало в висках, она попыталась сосредоточиться, взять себя в руки. Можно сторговаться и за сто пятьдесят. Но если это Гриневич, то у него аппетиты такие, что и по миру пустит, Марк прекрасно знает, сколько они имеют со Стасом с каждой сделки. И уж он непременно потребует отдать ему Вальтера. Заберет все, хоть караул кричи. Как быть? Если Марта скажет слово, то от него отступаться будет нельзя, посему нужна крайняя осторожность. Опять самая тяжелая ноша досталась ей, Стас улизнул, словно заранее знал, чем закончится ее беседа с Бобровым. Наверняка знал и нарочно смылся, чтобы не присутствовать при разборках. Дядя его предупредил, это уж точно.
Вернулся следователь.
— Ну что же, — он, как Понтий Пилат, потер ладони, зябко поеживаясь, подошел к окну, закрыл форточку. — Ваш благодетель пришел, он ждет вас на крыльце. Итак, все зависит от вас: согласитесь вы на его условия, значит, я дело закрываю, могу даже красную тетрадочку вам вернуть, чтобы не было никаких недоразумений, надеюсь, вы сами ее уничтожите. Ну а нет... Уж не взыщите, ответите по всей строгости закона. Разговор у нас был приватный, ссылаться на него не советую, мелкая месть только усугубит ваше положение. Но вы человек рассудительный и подобные выходки себе не позволите. Что ж, хотелось бы сказать: прощайте, Марта Сергеевна, и впредь нам лучше встречаться в другой обстановке, за другим столом. Ну да сами решайте!
