Ему нужно идти, нужно вернуться к Марии. Он с трудом встал, подошёл к краю вырытой ямы, схватился за откос, подтянулся и вскрикнул от боли. Могила была высока. Голова закружилась, солнце ослепило его, он зажмурился и не мог открыть глаз.
Где-то вдали затрещали поленья, запах дыма и треск огня; он боялся взглянуть, он опять забыл, где он. Или, может, он дома? Может, это Мария-Маргарет закинула хворост в каминную печь, и не было ночи, и этой погони, и никто ни в кого не стрелял?.. Нет, всё было. И это совсем не поленья, и хворост так не трещит. Он почувствовал жар, наступающий, сильный, осторожно открыл глаза. За дрожащими ресницами всё тот же грунт, он всё ещё в этой могиле, это рядом что-то горит. Жоэль приподнялся на цыпочках, упёрся носом ботинка в землистую стену могилы, ещё глубже воткнул в землю ногу, сделав что-то вроде ступени, подтянулся на здоровой руке, другую поставил рядом. Страх его был сильнее боли, ему разрывало плечо, будто ковырял в нём кто-то небольшим перочинным ножом. Это пуля не вышла наружу, она застряла в руке.
Запах гари окутал округу. Где-то пожар. Жоэль огляделся: только жёлто-красные пятна плясали перед его больным взглядом, он не мог ничего разглядеть. Жоэль подтянулся повыше, упёрся о землю руками, приподнял своё длинное тело и перевалил его через край.
Пожелтевшие примятые травы щекотали его нос и щёки. Он увидел огонь, пожирающий лес. Над огнём уже всё почернело, дым дошёл до верхушек деревьев. Жоэль встал и пошёл к своей церкви. Он хотел было позвать Марию, он хотел докричаться до падре, но не мог вырвать и слова из онемевшего рта. Земля бежала под его ногами, как и лес, как и вся округа. Он взобрался на холм. Огонь бушевал всё сильнее, а над лесом чёрные точки очерчивали круги, словно жаждали чьей-то смерти, но вскоре исчезли вдали. Жоэль уже приближался к церкви; она тоже была огромным пятном, как и лес, и огонь, как и всё в этом мире. Церковь плыла перед глазами, и не понять уже, где вход. Жар от горящего леса догонял Жоэля, он задыхался. Уткнулся в калитку, не нашёл замка, перелез через деревянные рейки, побежал к крыльцу, спотыкаясь о домашнюю утварь, расставленную по двору, нащупал кирпичные стены и дубовую дверь. Дернул ручку. Закрыто. Дёрнул ещё раз – никак. На двери весел амбарный замок; никогда таких не было у падре, никогда ещё святой отец не закрывал двери церкви.
«Это не наш дом, это дом Божий, и мы не вправе закрывать его».
Это не они, это их закрыли, догадался Жоэль. Голова его разболелась, он стал колотить по двери. Дёргал деревянную ручку и бил по двери ногами, но никто не подходил. Они всё ещё спят… Он хотел было крикнуть, но и этого сделать не смог. Ни звука не вышло. Мысли спутались, голова разболелась, отдавая в стучащих висках. Жоэль, пошатываясь, пошёл к колокольне. Никогда ещё раньше он не заходил в эту дверь. Запрокинул голову и увидел звонницу. Как же высоко, испугался Жоэль; голова закружилась, он пошатнулся, но устоял. Переступая неуверенным шагом, дошёл до высокой башни. Этот колокол всегда его пугал, с самого детства. С того самого дня, когда он впервые его услышал.
Пожар надвигался всё ближе. В конюшне волновалась лошадь, фырчала, била копытом, порывалась бежать. Жоэль открыл дверь белой башни. Внутри уже пахло пожаром. Бесконечная чугунная лестница серпантином бежала наверх. И Жоэль побежал за ней. Грохот старых чугунных ступеней разносился по всей колокольне, застревая в больной голове. Он не видел ни перил, ни ступеней; он опять уходил от себя, покидая и себя и реальность. Колокол уже виднелся в проёме, через почерневший туман сияли его золотые блики. Это не туман, испугался Жоэль, это ветер принёс столбы дыма. Он закашлялся, схватился за горло, отшатнулся и сел на ступень. Он не видел себя, не видел часовни – только темень, и он в темноте.
Я очнулся на последнем пролёте – пахло дымом и приторной гарью, – посмотрел наверх и не понял, как прошёл это всё. Больше сотни железных ступеней стремительно убегали вниз. Голова всё так же трещала, разрывая череп и нервы, убивая меня изнутри. Я поднялся, держась за перила, – и вот я уже наверху, стою посреди колокольни, и колокол передо мной. Я смотрю в его тёмную бездну – и не верю, что вижу его. Моя боль, моя жизнь и проклятие…
Из самого его центра свисал плетёный трос; я схватил его, потянул на себя и раскачал тяжёлое било. По небу разнёсся медный звон, будя всех, кто его слышал.
В заброшенной церкви загорелся тусклый свет. Я не думал, что там кто-то есть… Из окна, в одной лишь сорочке, на меня кто-то смотрел.
Это она! Моя Маргарет! Мария-Маргарет! Теперь я видел её.
Я кричал её имя. Я звал её снова и снова, бил в колокол и кричал.
Она распахнула окно. Я кричал, что пожар, что ей нужно бежать, выбираться из церкви, но никак не мог выпустить било, не мог прекратить этот звон.
Жоэль так и звал Марию, пока она не выбежала к колокольне, пока не пронеслась по всем ступеням, пока не обняла его. Разомкнула его цепкие пальцы, освободив их от жёсткого троса, и прижала Жоэля к себе.
– Ты говоришь, говоришь, – целовала она его щёки.
– Там пожар, лес горит, – плакал Жоэль.
Падре уже открывал скрипучие двери конюшни, когда они вышли из башни.
41 глава
Доктор Бёрк мчался по трассе, сбавляя скорость перед постами дорожных патрулей, – отпускал педаль газа, потел и вжимался в сиденье. Он думал, его уже ищет весь город, все репортёры выслеживают его. Включил радио. Частоты сбивались, оставляя лишь трескучий шум. Андре крутил ручку приёмника, но не мог поймать новости – густая лесополоса не давала пройти сигналу. В ушах стоял крик Элен. Как она могла сжечь все его записи, кто ей дал право прикасаться к ним? Чёрт его дёрнул жениться на ней… Бёрк вдруг подумал, что она сама может выйти на репортёров, она сама может дать интервью, дабы обелить себя. Скажет, что её обманули, что она ничего не знала. Хотя она и правда ничего не знала, а он действительно её обманул… Его прошиб холодный пот. Нет, она будет молчать, он это точно знал; такие, как Элен, не способны открыть рта.
Всё ещё можно переиграть, успокаивал себя Андре. С
