сохранивший невозмутимость.
- Нет! – Архитектор дернул безукоризненно выбритым подбородком, - Нет, Доктор! Хаос неуправляем и не способен сохранять хоть какие бы то ни было связи и структуры. А Новый Бангор – способен. Скорее, его суть сродни… уравнению. Огромное многомерное уравнение, столь сложно устроенное, что по сравнению с ним гипотеза Гольдбаха[10] сродни детской шараде. Для того, чтоб противостоять уравнению, не нужны кинжалы и веревочные лестницы, нужен мел – много мела.
- Значит, канцелярские крысы и безумные рыбоголовые чудовища по своей сути – иксы и игреки? – насмешливо осведомился Тармас, не замечая устремленный на него гневный взгляд Графини, - Превосходная теория.
- Я говорю не об этом! – раздраженно произнес Архитектор, - А о том, что Новый Бангор – это место, где все известные нам законы проистекают по неизвестным нам правилам. Но там, где есть правило, всегда есть закономерность. Надо лишь выявить ее. Сделать зримой. И единственный инструмент, который может нам в этом помочь, это анализ. Беспристрастный сухой анализ, холодный, как лабораторное стекло. Нам не нужно противостоять Новому Бангору, нам нужно разгадать его! Вытащить наружу корень уравнения, спрятанный за жуткими декорациями.
Поэт фыркнул. Должно быть, представил себе что-то столь же нелепое, что и сам доктор Генри в этот момент – как благообразный Архитектор, вооружившись куском мела, отбивается от наседающих на него теней в строгих похоронных костюмах…
- Значит, единственное, что нам требуется – это… решить уравнение? – холодный голос Графини запнулся, - Именно на это нам отводится время?
- Да, - подтвердил Архитектор с непонятным достоинством, - Логика и анализ – вот наше вернейшее оружие в этой ситуации. Конечно, бой будет непрост. О, еще как непрост! Дело в том, что для того, чтоб приблизиться к решению, надо отстраниться от великого множества вещей, которые наше скудное человеческое мышление возводит на пути. От продуктов нашего воображения, искажающих зрения и путающих мысли. Надо без устали пропалывать данные, избавляясь от ложного, наносного, субъективного, обратиться бесстрастными и сосредоточенными на поиске истины приборами, неподвластными порочной субъективности!
- Вы предлагаете всем нам сделаться арифмометрами? – холодно осведомилась Графиня, - Бесстрастными цифровыми аппаратами, отринувшими человечность во всех ее проявлениях?
- Да! – неожиданно жарко воскликнул Архитектор, - Если потребуется, да! Пока ваша хваленая человечность будет мешать нам решить уравнение, она будет нашим врагом! Союзником выдуманного вами Левиафана!
- Заманчивая перспектива… - пробормотал Поэт, то ли фиглярствуя, то ли искренне, - Не могу отрицать оригинальности подхода, но…
- Спасибо, мистер Уризель, - поспешил сказать доктор Генри, - Это заслуживает внимания. Кто следующий? Мистер Тармас, быть может?
- Ну, если вы желаете…
Скотопромышленник осторожно шевельнул плечами, будто проверяя на прочность пиджак. Когда с его лица сошла привычная сардоническая усмешка, оно сделалось почти незнакомым, а сам Пастух словно мгновенно сменил личину, став удивительно спокойным, серьезным и даже внушительным. Словно явил сидящим за столом свое истинное лицо.
Лицо человека, который никогда не плыл по течению, напротив, стремился все течения изогнуть под себя. Доктор Генри подумал, что в этом лице есть что-то от римского центуриона. Такой способен хладнокровно планировать и воплощать планы, но если потребуется, он самолично поведет легион в бой, первым встав в строй.
- Я привык уважать цифры, - Тармас кашлянул, - В конце концов, на них зиждилось мое состояние. Но я не думаю, что Он ждет от нас разгадывания алгебраических ребусов. Если он чего-то и ждет для нас, так это сделки.
- Сделки? – Графиня приподняла аккуратную тонкую бровь, - Впрочем, я уже не удивлена. Математик талдычит об уравнениях, а делец всегда остается дельцом.
Тармас не удостоил ее колкое замечание ответом. Этот новый Тармас был слишком серьезен, чтобы отвлекаться на пикировку, настолько, что данное ему доктором Генри прозвище уже не казалось подходящим. В нем не было кротости Давида, скорее, тяжелая решимость изготовившегося к бою Голиафа[11].
- Он – могучая сила, - спокойно произнес он, - Но это не какой-нибудь никчемный математический парадокс. Парадоксы бесстрастны, а Он испытывает жажду нового, иначе не призывал бы к себе гостей. Эта жажда и есть ключ к его
познанию.
- Ну-ка, ну-ка… - пробормотал Поэт, но так тихо, что было непонятно, насмешка это или живой интерес.
- В моем представлении Он сродни туземному божку. Знаете, из тех, что полли сооружают при помощи валунов, коры и кокосовых орехов. Как и полагается таким божкам, он алчен, расчетлив и хитер. И еще, к нашему несчастью, могущественен. Этакий дикарский Зевс, отхвативший от мироздания кусок и обустроивший там себе уютный уголок. Да, он разумен. Безусловно, разумен. Вещи подобной сложности невозможны без содействия разума. Проблема лишь в том, что разум его нечеловеческий, поскольку зиждется на нечеловеческих же силах.
- Значит, злое божество, - констатировала Графиня с легкой усмешкой, - Надо же. А я полагала, что люди сродни вам – убежденные материалисты!
- Я и был таковым, - серьезно кивнул Пастух, - Пока хорошенько не задумался. Знаете, мне ведь в прошлом и самому приходилось бывать богом. Например, когда я выгрузил первый паровой двигатель для своей лесопильни на одном из Соломоновых островов. Поверьте, когда он заработал, моя божественная мощь была несомненна в глазах местных полли. К тому же, мы с ними редко понимали друг друга, даже когда общались на одном языке. Между нами была такая же пропасть, которая ныне разделяет нас самих с Новым Бангором, пропасть, рожденная несоотносимым могуществом одной из сторон. Однако наше положение не столь уж беспомощно, как может показаться. Мистер Уризель, без сомнения, прав, логика – один из могущественных инструментов в мире, но есть закон не менее могущественный. Воздвигающий и разрушающий империи, уничтожающий народы или возвышающий, изменяющий очертания целых стран… Извечный закон спроса и предложения, господа. Сущность его крайне проста даже для того, кто не читал работу «О природе капитала»[12], и сводится к нехитрой максиме. Предложение и спрос неизбежно найдут друг друга.
- Ну и что же вы намерены предложить Ему взамен на свою душу? – желчно поинтересовался Поэт, - Пару бушелей зерна? Может, стадо хайлендских коров?
- Да уж всяко не груду исписанных стишками салфеток! - огрызнулся Пастух, на миг возвращаясь в привычное обличье, - Вот и вопрос, джентльмены. Он могущественен, но всякое могущество ограничено. Когда у него возникает потребность в том, что лежит за его пределами, наступает время для предложения.
