несколько кубиков льда.
Бум.
Бум.
Бум.
Лед трескался с тихим шорохом и быстро таял.
– Мы сможем переписываться?
Ян кивнул и снова хотел что-то сказать, но вместо этого вдруг взял из стаканчика со льдом один брусок и стал грызть его.
– Я понимаю… – тихо сказала Аня, пригубив кофе. – Понимаю, что тебе нечего сказать. Но мы ведь еще увидимся?
Она бросила на него быстрый взгляд. Лед под пальцами Яна таял, капая на стол.
– Аня… – сказал он так же тихо. – А тебе не кажется, что я над тобой издеваюсь?..
Она поперхнулась кофе.
– Нет… Почему… Ведь я же…
– Проше, – перебил ее Ян, – спуйж на щебе[101].
Аня посмотрела вниз и увидела, что пролила кофе на платье, и теперь по ее животу расплывается большое черное пятно.
– Я в порядке.
– Нет, ты не в порядке! Ты на ногах еле стоишь. На тебе лица нет.
Она вдруг не выдержала и расплакалась – беспомощно и тихо, прижимая к лицу руки. Ян не знал, как ее успокоить. Он взял очередной кусочек льда и стал ломать его зубами.
Через пару минут Аня отняла руки от лица, нашарила в рюкзаке пудреницу и посмотрела на себя в маленькое зеркальце.
– В одном ты прав, – сказала она глухо. – Выгляжу я ужасно.
– Это не так, – возразил Ян. – Тебя просто нужно видеть моими глазами.
Она посмотрела на него серьезно и тихо попросила:
– Расскажи что-нибудь обо мне.
– У тебя, – сказал Ян, помолчав, – такая посадка головы… Думна и недостэнпна[102].
Она встала.
– Мне нужно покурить.
Они взяли стаканчики с недопитым кофе и пошли в сторону эскалатора, держась за руки и не глядя друг на друга. Аня вдруг сильно сжала его ладонь, почти воткнувшись в нее ногтями.
– А что мне делать со своей злостью, Ян, что мне делать со своей злостью?..
Он посмотрел на свою ладонь и сказал:
– Петь.
Аня прислонилась к парапету и курила, глядя на взлетающие самолеты. Ян стоял рядом, набивая свою трубку и уйдя в этот процесс целиком. В аэропорту вдруг стало очень тихо, как будто все люди вокруг исчезли, оставив только их двоих и самолеты. Аня зажмурилась, впитывая долгожданную тишину всем позвоночником, улыбнулась и сказала:
– На днях я представила идеалистическую картинку нашей совместной жизни, лет через… сколько-то. Знаешь, как бы это было? Вообрази себе: у нас большой дом, и раз в месяц мы устраиваем приемы – приглашаем поэтов и музыкантов. Я выхожу им навстречу в зеленом шелковом платье и приветствую, а за мной бегут дети, целая вереница детей. Их восемь, и они громко смеются, так что гости перестают слышать друг друга. Я смотрю на них строго, и дети по одному начинают входить в гостиную и представляться, делая книксен. Ты улыбаешься и держишь на коленях одного из сыновей. Затем появляется чопорная гувернантка-француженка, объявляя безапелляционным тоном: «Дети, у папа́ и маман гости. Поцелуйте их и готовьтесь ко сну». И все восемь подходят к каждому из нас по очереди и целуют…
Аня рассмеялась, глядя на самолеты, и, немного помолчав, продолжила:
– А во все другие дни, по вечерам, мы с тобой сидели бы рядом на какой-нибудь софе и просто смотрели бы друг на друга несколько часов подряд. Дети прыгали бы вокруг нас, забирались бы к нам на головы, обрывали с одежды пуговицы и гоготали, пугая кошек, а мы бы смотрели и смотрели… А потом я отослала бы их наверх ленивым жестом: «Прочь, о восемь наших детей, сейчас мы будем делать девятого…»
– Я не хочу никаких гувернанток, – сказал Ян. – Хочу, чтобы все дети были мои.
Аня вдруг серьезно посмотрела на него:
– Что будет, если я забеременею? С кем ты останешься?
– С тобой. – Ян вытряхнул из трубки истлевший табак. – Рута очень боится этого. Она считает, что ты специально забеременеешь, чтобы…
– О, ну, конечно! Это же я решаю!
– По просту ще бои[103]. Попробуй поставить себя на ее место… – Ян тряхнул головой, зажмурившись на секунду. – Аня, влюбленность длится от трех месяцев до трех лет. Цо бэндже потэм?[104]
– А что будет, если мы больше никогда не увидимся?
Аня произнесла вслух страшную, давно мучившую ее фразу, и в ту же секунду вернулся шум, разом обрушившись на их головы. Они закрыли уши руками, делая ртами какие-то странные движения, и Аня закричала, поднося голову к уху Яна:
– Что будет, если ты сегодня разобьешься на самолете?
Ян делал головой хаотичные движения и махал руками, давая понять, что не слышит, тоже что-то говоря, и Аня не слышала его в ответ и крикнула еще раз, громче:
– Что будет, если завтра твоя яхта пойдет ко дну?
Но он не слышал, и Аня, понимая это, впадала в отчаяние, а шум продолжал нарастать. Казалось, все люди, находящиеся в аэропорту, собрались возле этого парапета, где Аня курила третью сигарету подряд, и все вдруг разом закурили, громко крича и пытаясь протиснуться между Аней и Яном, почти не видящими друг друга за дымовой завесой. Она собрала все силы и громко крикнула:
– Завтра мы можем умереть, Ян, завтра мы оба можем умереть!..
И вдруг все затихло.
Ян сказал:
– То бэндже бардзо труднэ[105].
– Ты думаешь, меня пугает работа?..
Ян покачал головой, и Аня, внезапно сильно устав, присела на ближайшую скамейку. Он увидел, что она снова плачет. Но теперь лицо ее было спокойным, ничего не выражающим, каким-то полумертвым, и вся ее фигура была не вполне живой – она как-то согнулась и стала словно еще меньше.
– Передай Руте, что я не беременна, – сказала Аня и, скомкав бумажный стакан из-под кофе, бросила его в урну.
– 5–
Пятилетняя Аня сидела на пирсе и смотрела на воду. Ей казалось, что где-то внизу, внутри необъятного бирюзового желудка, царствует громадное многоногое и многолапое чудище, похожее сразу на паука и осьминога. Настоящего осьминога она ни разу не видела, только на картинках, а вот пауки были дома, в сарайке: ползали по стенам, покачивая на длинных ногах серые брюшки, и Аня знала, что они не опасны. Они даже кусаться не умеют. Наверное, у них нет зубов.
Аня бросила в воду камушек, пытаясь повторить за Светкой, умеющей пускать «лягушек», но у нее снова не получилось: камень булькнул и исчез. Светка вчера рассказывала про чудище, живущее под водой, сказала – это морской дьявол. Правда, мама над ней посмеялась, говоря, что на Иссык-Куле никаких дьяволов быть не может. Маме Аня верит. Мама знает все.
Значит,
