общем, ушла она от них, перешла в другую школу, а историю она хорошо знала и с них требовала по делу, это он уже потом понял, на вступительных экзаменах. Конспекты с ее занятий, составленные за полгода, пригодились ему в Академии больше, чем все рекомендованные учебники. Свой подход имела. Любила им разные исторические документы подсовывать читать, письма. Так лучше запоминались и даты, и события. У нее была целая коллекция писем — оригиналов и копий — с самого первого Дня Прибытия. Когда Митька, его однокашник, одно такое письмо порвал нарочно, она и ушла. Зашла к ним, попрощалась: «До свидания. Зла не держу, а вырастите, сами поймете, что творите. Жаль только до экзаменов вас не довела». О них думала. Спокойно, без истерики, даже как-то насмешливо, с ленцой. И ушла.
Он разозлился тогда, подумал, что она играет в очередную воспитательную миссию, это учителя умели, ждал, что вернется к ним или в другой класс. Но она не вернулась. Потом говорили, что переехала в другой купол, но и там было не все гладко.
Он знал таких людей, неустроенных по жизни, неудобных. И чем больше проходило времени, тем совестнее ему становилось за то малодушие; проявленное по глупости и лени, в угоду честной компании, поэтому через два года, когда однокашники по Академии вздумали провернуть такую же историю с физиком, написав на того докладную, он подписать ее отказался. Как отрезал: «По-сволочному поступаете. А, впрочем, как знаете, дело ваше». Они, правда, тоже ему в ответ: «А ты что, самый умный? Чем ты лучше нас?». Он и не был лучше; он просто был влюблен, но напрямую подойти к своей избраннице пока боялся, только по делу. А она в делах совести была нетерпима. Потом как-то незаметно они стали обмениваться книгами, обсуждать что-то, друг друга выручали с учебой. Он помнил свои записи.
«Лилу, очень тебя прошу, не забрасывай эту книгу в корзину, она все-таки довольно интересная. Главный герой чем-то меня напоминает, мне так кажется».
«Лилу, если я тебя поймать не сумею, если захочешь мне помочь (тебя поймать), то позвони в четверг с 21 до 22. До свидания. И роспись».
У его старшего сына Олега тоже вроде кто-то был, тот даже хотел привести ее в гости, но Зойка сказала: «Еще чего! Сколько у тебя их еще будет, каждую в дом что ли приводить?!». С того и пошло.
Он вздохнул, украдкой скосился на жену. Красивая, но суровая, неживая какая-то. И вот парадокс: в чем-то умная-умная, а в чем-то дура дурой. И упрямая до жути. Хоть кол на голове тиши. Когда женился, думал, маска, тайна, вроде крепости, которую надо взять, а оказалось — просто несчастная. Вот и встретились два несчастья. А он ее и пожалеть как следует не мог. Так и не научился. Правда вечером после того разговора о девушке поманил пальцем сына на кухню, прикрыл дверь, положил на стол ключ.
«Возьми».
«Что это?»
«От деда твоего. Мы его дом сдавали, на вашу учебу копили, но сейчас квартиранты съехали, а новых пока брать не будем. Ремонт надо сделать, но руки у тебя вроде есть. Так что возьми».
«А мне зачем?»
«Чтобы счастья своего не упустить. Чтобы не жалел потом. И нас с матерью не укорял. Ты не злись на мать. Она за тебя переживает…»
Он многое еще хотел сказать Олегу, но передумал. Не знал, как подойти к деликатной теме, как подступить. Плохо он детей своих знал. Любашу и то чаще видел, потому как возил в садик по пути на работу, а эти уже выросли, сами на учебу ходили. Утром уйдет — они еще спят, вечером — они уже спят, или он так устанет, вымотается, что сядет перед телевизором и сидит как пень, даже лень иной раз есть. Зойка на него обижалась, обзывала по-всякому, лень-матушкой. А Олег вообще полжизни без него рос. Считай, взрослым парнем уже стал, когда они с Зойкой окончательно съехались. Много Олег жене его крови попил. Неспокойный молодой человек, да и сам он в его возрасте был хорош.
Он помнил, в детстве мать его часто гладила по головке, приговаривала: «И в кого ты такой пошел, рассудительный? Выгоду все ищешь. А вот нам с отцом какая от тебя польза, скажи?». «А я ваша радость», — отвечал он, улыбаясь. Тоже много горя матери принес, но это он уже потом осознал, перед самой ее смертью, когда спустя полгода обещаний зашел к ней в гости и увидел старушку, не беззащитную, не беспомощную, а какую-то с глазами такими, что не передать…
И ничего она ему не сказала, чай налила, конфеты из серванта вытащила, а он вспомнил ту учительницу с морковкой. К чему?..
«Совесть стало быть проснулась, пришел-таки мать повидать, — все же не выдержала она. — Умру, вспоминать будешь».
«Что ты, мать. Ты у меня крепкая».
«Отец твой тоже крепкий был, говорили, до ста лет доживет, а вышел с работы и все. Одного пролета до дома не дошел, на лестнице умер. Ну, я помру, небось в квартире не оставите, в землю снесете».
Не любила мать Зойку, а вот с Лилу общалась. Та и в гости к ней приходила, когда его не было. Странные у него были с ней отношения. Могло получиться больше, но не получилось. Он вспомнил, как они вместе работали на выборах. С ними в команде были еще двое парней. Как-то, находившись после учебы по квартирам и выслушав всех и всякого, они сидели в ее комнате, пили пиво, смеялись, разговаривали. Удивительно, но с ней он чувствовал себя сексуально и целомудренно одновременно; пожалуй, это и сводило с ума. Потом он подумал, что нашел нечто похожее в Зойке, но нет, ошибся.
А почему они разошлись? Ни теперь, ни тогда он даже не мог угадать, почему она ушла от него так. «Скучно,» — сказала она. Но разве это оправдание для женщины? Тогда зачем временами позволяла встречаться с собой? «Держит тебя, как рыбу на крючке, бля», — констатировал его брат. Но ему было все равно. Он пользовался сложившейся ситуацией, хотя и не мог предсказать, к чему все приведет. Лилу его никогда не ревновала к другим, даже к Зойке, не пыталась увести, разлучить, подстроить что-то такое, коварное.
«А я добрая, — говорила она, смеясь. — Это ты у нас еще тот моралист. Домостроевец, вот ты кто».
В ее устах это звучало чуть ли не комплиментом, может потому, что она принимала
