карета остановилась у палатки пункта экстренной медицинской помощи. Задние двери машины раскрылись, и оттуда выпрыгнула бригада, которая, подготовив носилки, устремилась в палатку.
Сквозь щелку не до конца задернутой двери-занавески Идзуми увидел лежавшие на кушетке тонкие ноги.
– Мама! – Он заскочил в палатку, но тут же его сердце снова обдало холодом: на кушетке лежала девушка в школьной форме.
Несколько врачей повернули к нему головы, на лицах их застыло замешательство. Идзуми, желая вырваться из пространства, заполненного чувством неловкости, в ту же секунду выбежал на улицу и рванул по проезжей части, по которой теперь шли редкие прохожие. Идзуми бежал, не разбирая дороги.
«Мама, ну где же ты? Я же говорил тебе никуда не уходить!» – терзался Идзуми. Из-под ног его доносился стук подошв традиционных деревянных сандалий, которые он не особо-то умел носить.
* * *
В одиннадцатом классе у Идзуми появилась девушка, старше его на несколько лет – студентка. Они познакомились во время подработки. Возлюбленная была не местная: она приехала с острова Сикоку и теперь жила одна в Токио на съемной квартире, в двух станциях езды от его дома.
– Ты такой классный! Может, зайдешь сегодня ко мне в гости? – прозвучало как-то во время их совместного обеда.
В тот раз у нее дома Идзуми впервые в жизни попробовал алкоголь и – в пьяном угаре – занялся сексом.
– Оставайся сегодня у меня, – предложили девушка, и Идзуми покорно согласился.
На следующий день, когда он примерно к обеду вернулся домой, мама поприветствовала его так, будто ничего не случилось. Она ни о чем не спрашивала, не выговаривала ему. В этой ситуации она не могла читать сыну нравоучения, и он прекрасно это понимал. С тех пор он стал просто пропадать у девушки. Можно сказать, вошло в норму, что он не возвращался домой по три-четыре дня.
Один раз – на тот момент они встречались уже около полугода – Идзуми пробыл у девушки больше недели. А когда он переступил порог родного дома, мама внезапно спросила:
– Где ты пропадаешь? С кем ты?..
Все это время Идзуми – пусть не совсем осознанно – ждал, когда же мама задаст подобный вопрос.
– И это ты́ еще будешь меня об этом спрашивать? – выдал сын давно подготовленную фразу. – Уж не тебе контролировать, где я и с кем.
Юрико опустила глаза в раковину. Идзуми прошел в гостиную, уселся на диван и включил телевизор. Мама возобновила мытье посуды, вздохнув: «Ты прав…»
На следующей неделе Идзуми со студенткой расстались.
* * *
Идзуми вернулся в реальность от резкого звука скользящих шин. Его ослепил свет. Он непроизвольно вытянул руки вперед и грохнулся на дорогу. Сверкающий чистотой серебристый бампер застыл прямо над кончиками пальцев его ног. Яблоки в карамели валялись на земле и в свете фар красиво переливались красным цветом.
– Смотри, куда прешь! Ушлепок, мать твою! – выругался водитель.
Зашаркали по асфальту колеса, машина сердито сдала назад и, демонстрируя свое пренебрежение, изо всех сил помчалась вперед.
Идзуми снова ослепило, послышался запах жженой резины. Он еще некоторое время так и сидел на проезжей части, не в силах пошевелиться.
На прошлой неделе в пансионате скончалась Минэгиси. До последнего вздоха она пыталась обзавестись единомышленниками. «Приди же к Богу, – обращалась она, – и ждет тебя жизнь вечная».
Там же, в пансионате, провели скромную заупокойную службу. Мидзуки поведала, что раньше у Минэгиси все-таки был один человек, который навещал женщину, – ее дочь. Но в какой-то момент та перестала появляться. Обеспокоившись, Мидзуки пыталась связаться с дочерью Минэгиси, и оказалось, что девушки уже не было в живых: она погибла в дорожно-транспортном происшествии. Ее мать к тому моменту уже даже не помнила о том, что у нее был ребенок. И все же, по словам владелицы пансионата, с момента пропажи дочери в проповедях Минэгиси, казалось, стало больше настойчивости.
* * *
Наблюдая за удалявшимися огнями задних фар машины, Идзуми погрузился в размышления. Случись так, что он бы сейчас умер, кто бы тогда сохранил мамину историю? Не осталось бы на этой земле людей, которые бы знали о том, что Юрико имела милую привычку потирать кончик носа, когда ей становится радостно; о том, что больше всего ей нравился пудинг, приготовленный в духовке; о том, что она любила белые цветы и что было обязательно ограничиваться только одним цветком. При таком исходе со смертью матери исчезло бы все, что хранило память о ее существовании. От этой мысли пускала корни щемящая пустота, но правда была в том, что такая участь уготована почти для всех людей: когда-нибудь память о каждом из нас – за исключением разве что тех, кто вошел в историю, – выветрится.
* * *
То тут, то там в торговых лавках пропадали огни. Стало практически не видно людей. Идзуми в поисках матери бежал по петлявшей дороге. Дыхание спирало. Горло ссохлось. Со лба бежал пот. Одна из капель закатилась за нижнее веко. Идзуми невольно остановился и протер лицо рукавом юката. В груди бешено билось сердце. Между пальцами ног у перемычки сандалии возникло ощущение жжения. Идзуми бросил взгляд вниз и обнаружил, что тканевый ремешок протер кожу до крови. Заметив красные пятна, он почувствовал, как его пронзила ужасная боль. Он вскрикнул и скинул с себя обувь.
– Любишь ты делать из мухи слона!
Эту мамину фразу, которую она говорила так ласково, Идзуми регулярно слышал в детстве. Ему показалось, что эти слова, сказанные тем же знакомым голосом, прозвучали прямо сейчас у него за спиной. Идзуми обернулся. Перед ним открылся участок парка, отгороженный по кругу десятком торговых палаток. Тир, ларек со сладкой ватой, кафе, шатры с традиционными развлечениями для детей. Этот закоулок был единственным местом, которое освещалось еще открытыми магазинчиками. Сюда, как слетаются на свет некоторые насекомые, стекались люди. И здесь стояла Юрико.
Она топталась перед прилавком, на котором стояли емкости с сиропами для строганого льда. Словно маленькая девочка, которая не может определиться со вкусом десерта, она переводила взгляд с красного топпинга на зеленый, с него – на голубой, но потом ее внимание перетягивал на себя желтый…
– Мама! – окликнул Идзуми. Он быстро всунул стопы обратно в сандалии и, еле перебирая ногами, побежал к Юрико.
– Ну и где ты был?! Ты хоть представляешь, сколько я тебя искала! – завидев сына, стала отчитывать его Юрико.
Ничего в ее внешности не говорило о беспокойных поисках: выглядела она так же опрятно, как и в момент расставания; она с того мгновения будто и не
