сестра таланта, но теща гонорара.
Чего не понял Пабло, так этого, тень проскользила по его лицу, но выяснять, что такое теща и гонорар, он не стал. Спросил лишь:
— Ты рыбу ловить умеешь?
— Приходилось, — коротко ответил Геннадий. — А что, есть предложение?
— Есть. Давай сходим в одно уловистое место за альбакорой. Как раз себе на билет до Москвы заработаешь.
Альбакора — это меч-рыба, одна из самых ценных в океане. Геннадий пробовал альбакору — доводилось; первый раз — на приеме, который устраивал в Сан-Антонио Пиночет, второй раз — случайно, в виповском отделении тюрьмы, "пахан" Коля угостил… Что же касается Пиночета, то до сих пор помнится его простушка-жена, доброжелательная хохотушка, которая очень участливо беседовала с людьми, пришедшими на прием, — ни грамма генеральской спеси, которой обладал ее муж…
Конечно, если напроситься на прием к этой женщине, она поможет решить вопрос с билетом, но есть ли у нее приемные дни и вообще принимает ли она — никому не ведомо, вполне возможно — сидит дома и в поте лица занимается выращиванием орхидей и сирени. Как и положено жене генерала.
— Заработать на билет — это, Пабло, хорошо. Команда большая?
— Большая команда не нужна, русо. Чем больше народу — тем меньше денег.
Наверное, с точки зрения Пабло, это правильно… Геннадий по-ребячьи потерся щекою о плечо, но ничего не сказал. Подумал, что альбакора — рыба мощная, попадаются экземпляры весом по два с лишним центнера, с таким зверем смогут справиться только человек пять, не меньше, значит, и команда должна быть соответственная, тремя рыбаками не обойдешься.
Мясо альбакоры — темное, очень вкусное, американцы скупают его на корню, когда ланча находится еще в океане, а из мечей местные умельцы делают толковые сувениры, продают за доллары.
— Ну что, русо, принимаешь предложение? Принимай, другого такого не поступит. За машиной будешь смотреть, ты — хороший механик… А, русо?
Геннадий затянулся воздухом, пахнущим солью, варом, пенькой, мазутом, рыбой, керосином, жженым тряпьем — каких только запахов в этом воздухе нет, — и согласно махнул рукой:
— Принимаю!
56
Обычно команда ланчи, чтобы получить разрешение на выход в океан, должна состоять из шести человек, это минимум; Пабло Рендес набрал ее целиком, все шестеро заняли места на трехъярусных койках, Геннадий оказался седьмым. Ему также отвели место на трехэтажном сооружении, но он даже забраться наверх не сумел, не говоря уже о том, чтобы поместиться на крохотном ложе — слишком мала была многоярусная стенка, имела детский размер; впрочем, чилийцы не были гигантами, сильно уступали европейцам: тощие, низенькие, с большими ступнями и тонкими, словно бы выжаренными солнцем, икрами ног…
— Будешь спать на камбузе, — велел Пабло, — там и место есть и ночью прохладнее будет.
— Большой тархун! — поблагодарил его Геннадий.
— Чего? — не понял Пабло.
Геннадий махнул рукой.
— Это я так… Популярная русская поговорка.
— А-а. — Пабло стих, помотал пальцами в воздухе, словно хотел собрать клубок из невидимых вареных макарон. — Поговорка, русо? — На лице его, словно вопросительные знаки, возникли извилистые морщины, и он командно гаркнул: — Ложись спать!
Спать так спать. В мире есть много мест, где можно хорошо выспаться — и на камбузе с палубой, например, и на берегу, под кудрявыми кустами, похожими на русский боярышник, и на нависающем над водой настиле, с которого всякие бродяги ловят мерлусу, и на тюках выгруженного из трюма хлопка, горой высившегося на главном причале порта. Было бы только желание, а вопрос, где спать, можно решить очень легко, когда под ногами находится надежная земля.
Спать Москалев улегся на кухне, камбузом ее назвать, честно говоря, язык не поворачивался. Чилийцы вообще называли камбуз русским словом "ливень" — непонятно даже, почему так, поскольку в России это слово означает совсем другое…
Но пора было привыкать к постоянному своему месту, к кухне… простите, к ливеню.
Через несколько дней они вышли в океан, — одолели длинную пенную гряду прибоя, плотную, будто это не пена была, а песок, ланча даже на попа чуть не встала в кружеве прилива, двигатель закашлял, потом заревел трубно, выплюнул длинную струю черного выхлопа, распугал чаек, сосредоточенно наблюдавших за шхуной в надежде ухватить какую-нибудь перевернутую или даже разрезанную винтом пополам рыбину, и промысловое судно очутилось на пахнущем солью просторе.
57
Спустя два дня они поставили в океане, среди темных зеленых волн, — к слову, очень спокойных, — длинную, больше километра, сеть. Сеть на альбакору была сплетена из жесткого, как проволока, синтетического материала, с которым грозная рыба вряд ли могла справиться и превратить снасть в три десятка огромных дыр. Сеть приглубили, чтобы она не болталась на поверхности воды и не собирала разный мусор, — словом, сделали все, как положено. Надо было, чтобы сеть постояла хотя бы полдня. Сами же ловцы начали барражировать на ланче по океану и высматривать мечей, — и если где-нибудь на поверхности воды показывалась альбакора, пугали ее, старались направить в сеть — пусть там запутается в жесткой ячее.
К сожалению, несмотря на обещания Пабло, что они окажутся в настоящем рыбном раю, мечи им на глаза почти не попадались: кто-то где-то видел что-то в стороне, но и не более того, Геннадий знаменитую альбакору тоже не засек — слабовато, видимо, зрение стало…
Побарражировав немного вдоль сети, Пабло решил: хватит и перекинул веревку, державшую сеть, на прочный железный клюв, привинченный к кормовой части палубы. Теперь оставалось одно — ждать. Ждать, когда сеть сама спеленает несколько рыбин, вооруженных мечами. Дай-то бог нашему теляти загнуть лытки зубастому волку…
Вскоре и беда подоспела — небо начало темнеть, солнце съежилось до размеров гуттаперчевого мячика, которым играют в теннис, океан поначалу присмирел, сделался темнее, с него словно бы сами по себе соскреблись белые шапки, но потом эти кучерявые головные уборы появились вновь.
Поскольку изменился ветер, то и океан изменил свою внешность, кудрявость в нем образовалась густейшая, высокая, как копны в сенокос, будто в воду долили жидкого мыла… Геннадий хорошо знал, что бывает после такого изменения внешности, — не раз испытал морские капризы на собственной шкуре: на них надвигался шторм. Как поведет себя ланча — неведомо.
Хорошо, что судно прочным тросом, сплетенным из африканского сизаля, привязано к километровой сети и будет держаться этой гигантской тяжелой снасти, как якоря, если шторм перетрет веревку, то ланчу унесет в открытое пространство, перевернет и тогда будет худо. Либо совсем худо.
Машина работала нормально, сейчас важно было прикрыть отсек сверху створками, чтобы в помещение не влетела волна. В шторм волны здесь бывают, скажем прямо, очень
