и сказал, обращаясь ко мне, повышенным и дрожащим голосом:
«– А Его Превосходительство генерал Дитерихс отказывается быть главнокомандующим и просил меня уволить его в отпуск».
Я всего ожидал, но не этого. В такую минуту, когда требовалось напряжение всех и каждого, этот пример дал бы самые плачевные результаты.
– «Что Вы думаете?» – спросил меня адмирал Колчак.
– «Разрешите говорить откровенно: когда стрелок покидает свой пост в цепи, – его предают военно-полевому суду и расстреливают; то же самое, если офицер оставит свою роту, батарею или полк. Я считаю, что и главнокомандующий одинаково ответственен и не имеет права в трудную минуту покинуть свой высокий пост».
Адмирал волновался, видимо, все больше и начал объяснять причины, почему он считал себя обязанным согласиться на просьбу главнокомандующего. Оказалось, что генерал Дитерихс отдал приказ о выводе в тыл всей первой армии генерала Пепеляева, причем перевозка ее по железной дороге уже началась; этим обнажался весь правый фланг боевого фронта.
«– В то время, когда я хочу все усилия бросить на защиту Омска, я считаю вывод армии Пепеляева безумным делом. Вопрос об уходе генерала Дитерихса мною уже решен», – закончил адмирал Колчак разговор, отпустив нас обоих.
Через час я был позван снова. Адмирал задал мне вопрос, кого я посоветовал бы ему назначить главнокомандующим. Трудно было ответить на это; я доложил мое мнение, что один из наиболее дельных помощников его был начальник штаба генерал Лебедев, которого и следовало бы вернуть на место. Верховный Правитель соглашался с этим, но заявил, что не считает это возможным, что, благодаря интригам, имя генерала Лебедева очень непопулярно в общественности.
– «Да, генерал Лебедев был всегда открытым противником социалистов всех партий, почему им и надо было убрать его. Но это не причина…»
Адмирал Колчак обратился ко мне:
– «А Вы согласились бы занять пост главнокомандующего?»
Я решительно отказался, ссылаясь на то, что я связан с 3-й армией, что мне дороги и эта связь и самое дело, с которым я справляюсь.
Адмирал настаивал. Вечером он вызвал меня третий раз и заявил, что не может прийти к другому решению и приказывает мне принять пост главнокомандующего Восточным фронтом. Это он повторил и перед малым советом министров, собранным в тот же вечер в его доме для обсуждения тогдашнего чрезвычайно трудного и сложного положения.
Мне приходилось подчиниться приказу. Нерадостные, черные были перспективы.
Армия неудержимо катилась на восток. Эвакуация была затруднена до невозможности, так как до самого последнего времени не было предпринято никаких шагов для вывоза огромнейших военных складов в Омске, – наоборот, до конца октября все прибывали новые транспорты с различными снабжениями. Надо было собирать и эвакуировать огромные министерства, спасать раненых, больных и семьи военных.
Вдобавок ко всем трудностям прибавилась еще одна: в 1919–1920 годах зима была исключительно теплая, сравнительно с обычной сибирской; в первой половине ноября морозы все время колебались между двумя-тремя градусами тепла и пятью мороза. По Иртышу шла шуга (мелкий лед); это лишало возможности не только навести мосты, но даже устроить паромные переправы. Наши армии надвигались к Иртышу и становились перед неразрешимой задачей, как совершить переправу через эту огромную реку. Какой-либо маневр под Омском был совершенно невозможен.
И в то же время армия все более и более таяла, оставшись одетой по-летнему. А в тылу были накоплены колоссальные запасы, такие, что их не могла бы использовать вдвое большая, чем наша, армия!
На заседании совета министров я повторил мой доклад, обратил внимание на все эти трудно исправимые минусы, вызвавшие полнейший крах осенней операции, и предупредил, что на защиту Омска рассчитывать нельзя, что, может быть, удастся собрать резерв к востоку от Иртыша и там дать красным генеральное сражение.
Спасти общее наше положение было тогда еще возможно; понятно, не удержанием Омска, что являлось задачей невыполнимой, да и не самой важной; все силы надо было направить к двум главнейшим целям: спасти кадры армии и удержать ими фронт в дефиле примерно на линии Мариинска; в то же время сильными, действительными мерами, не считаясь ни с чем, надо было очистить тыл и привести его в порядок. Изгнать преступную бюрократическую бездеятельность и волокиту, совершенно искоренить возможность дальнейшего предательства социалистами; объявить партию эс-эров противогосударственной, врагами народа; наладить жизнь населения в самых простейших и необходимейших ее формах и обратить усилия всех и всего для боевого фронта. Работать зиму не покладая рук, и тогда к весне можно было рассчитывать на новое успешное наступление, особенно, когда население Западной и Средней Сибири узнало бы на своих спинах всю прелесть большевизма.
Вот была общая программа, которая стояла передо мной и которая была набросана перед советом министров; это был единственный шанс на успех. При этом выдвигалось необходимым установление фактически военного управления вплоть до Тихого океана, выявление нового лозунга – движение для возрождения России по ее историческому пути с принятием правого курса политики внутри страны, а вместе с тем и направление внешней политики только в интересах дела возрождения России, вплоть до заключения, если понадобится, секретных договоров с странами, действительно дружески действующими по отношению к нашему Отечеству.
С другой стороны – настоятельно необходимо было отказаться раз на всегда от угодничества перед теми иностранцами, которые вели в Сибири политику «бельэтажа интернационала», оказывали поддержку эс-эрам, заставляли наше правительство плясать под их дудку, вредили национальному воскресению России.
Тяжелый был момент, но выход виделся, хотя и загроможденный гигантскими препятствиями, осложненный сверхчеловеческими трудностями, но все же выход прямой, вытекающий из сил и средств, которыми мы располагали.
Только это одно, лишь сознание долга идти и вести к этому выходу – заставили меня принять обязанность главнокомандующего и взвалить себе на плечи огромную, сверхсильную ношу. В тот же день, когда я приехал в Омск, а генерал Дитерихс уезжал отдельным поездом во Владивосток, мне ясно представилось, как в случае не только неудачи, а временных неуспехов будут со всех сторон выдвигаться все новые и новые препятствия и врагами будут пущены в ход все средства. Особенно ввиду того, что проведение основного плана в его целом возможно было лишь при твердом, систематическом курсе, при суровых, а подчас и
