зрения. Наверняка рядом с девицей постоянно отиралась служанка.
— И что она рассказала?
— Кто?
— Служанка.
— Не знаю. До служанки я не добрался.
Вилл удивленно изогнула бровь.
— Вот не надо так на меня смотреть! До рассвета я беседовал со шлюхами, после рассвета — с Паттишаллом, и знаешь, что я тебе скажу? Шлюхи были лучше, — тоскливо вздохнув, я взял последний, уже порядком остывший гренок. — Ума не приложу, что с этим дерьмом делать.
— Что-что. Допрашивать свидетелей. Служанка, отец… Подруги, в конец концов. Ты говоришь, что нормальные девицы ночью по улицам не шляются. Значит, у жертвы была крайне весомая причина уйти из дома. Наверняка хоть кому-то она про эту причину да рассказала.
— Да. Надо бы допросить, — с сожалением поглядев на опустевшую тарелку, я облизал масляные пальцы. — Поедешь со мной?
— Я не следователь.
— Так и я не следователь. Но бог помогает храбрым.
Вообще-то брат Гуго говорил, что бог помогает усердным, но Всевышний милостив — его помощи хватит на всех. А если не хватит, то усердные перебьются.
Глава 37, в которой Марк проводит допрос
Отец погибшей уже ждал меня в кордегардии. Тяжело ссутулившись, он сидел на лавке у стены, наполняя помещение чудовищно неуместным запахом свежего хлеба. Обильный живот Саддлера был присыпан мукой, а на рукавах сохли хлопья теста. Видимо, парни выдернули беднягу прямо от месильного стола — или как там называется у хлебопеков их рабочее место?
Быстрым шагом миновав булочника, я любезно отодвинул для Вилл собственное кресло и пристроился на краешке стола.
— Значит, это ты Якоб Саддлер, отец убитой?
В таких ситуациях главное — не выказывать сочувствия. Чуть-чуть дашь слабину — и несчастный тут же зальет тебя слезами и жалобами, которым нет ни конца, ни края. Потому говорил я строго и глядел равнодушно.
— Да, милорд. Я. Отец Маргариты. Уб-битой. Невинно. Убиенной. Я эт-то, — булочник, покачиваясь, поднялся с лавки.
— Что твоя дочь делала на улице ночью?
— Н-не знаю, милорд. Я был уверен, что она легла спать.
— Может, вы поссорились с дочерью? — вступила в разговор Вилл. И я не закатил глаза. Аж вспотел от усилия — но не закатил.
Вот что за мысли у человека: там поссорились, тут обиделись, здесь огорчились. Если из-за грубого слова каждый в ночь убегать будет, в Нортгемптоне через неделю людей не останется.
— Нет, миледи. Не ссорились. Все обычно было — отужинали мы, значит, побеседовали обо всяком-разном, потом Мэгги в спальню ушла, а я опарой занялся. Которая на утренний хлеб, значит. Даже не знаю, как Мэг мимо меня проскочила.
Я внимательно поглядел на булочника. А может, Вилл не так уж и ошибается… Поссорились, отец был пьян — ну, допустим. Схватился за нож, дочь выбежала из дома, он за ней…
Пробежали полгорода в полной тишине и безмолвии, а спасения несчастная дочь искала в борделе.
Слава богу, что вслух эту чушь не сказал.
Позора не оберешься.
— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова? — вела свою линию Вилл. — Слуги в доме были?
— Да. Салли была. Она на стол накрывала, значит, посуду потом мыла. Ну а потом, как по хозяйству справится, должна была к Мэг подняться.
— Но не поднялась?
— Ну как же не поднялась? Я утром к работе встал — Салли как раз из спальни вышла.
— Но ты говорил об этом так, словно не уверен. Почему?! — рявкнул я, и булочник подпрыгнул.
Вилл, может, и гроза драконов, — но разговаривать с простолюдинами не умеет совершенно.
— Н-не знаю, милорд, — проблеял враз взопревший булочник. — Просто к слову пришлось. Поднялась Салли к Маргарет, конечно, поднялась. Куда же еще ей деваться-то было? Не на полу же спать. У Мэг и лежаночка для служанки налажена, и одеяло шерстяное хорошее…
— Так что же твоя Салли, не слышала, как госпожа из комнаты вышла? Она что, глухая?
— Кто? Салли? Никак нет, милорд. Хорошо слышит.
— Почему же тогда не пошла за госпожой?
— Не знаю, милорд… Я ведь поначалу думал, что Мэг спит еще — она любит поспать, а я не бужу — зачем, пускай девочка отдыхает… Я, значит, думал, что она спит… А потом ваши люди пришли. Ну, я и не спросил ничего. У Салли. Так что не знаю, — сокрушенно развел руками булочник. — Может, вы у нее и спросите, милорд? А Салли вам все обскажет.
— Конечно, спрошу. Даже не сомневайся.
— У вашей дочери были… поклонники? — нашла подходящее слово Вилл. — Может, жених?
— Нет. Жениха не было. Мала еще Мэг о женихах думать. Да и не повстречал я пока мужчину, который нам в зятья бы сгодился. Лоботрясы одни. Но ничего, пока спешить нечего, я… — зачастил было Якоб Саддлер и осекся, зажав обеими руками рот. — Нечего спешить. Совсем нечего. Нечего… — и разрыдался, сотрясаясь рыхлым, как тесто, телом. Вилл начала привставать, но я придержал ее за плечо и покачал головой.
В такие дела лучше не встревать.
Если каждого, кто в эту комнату приходит, жалеть — сам через месяц вздернешься.
Терпеливо дождавшись, когда булочник успокоится, я продолжил допрос, но ничего толкового не услышал. О сердечных делах своей дочери Якоб Саддлер ничего не знал, душевных разговоров с ней не вел, подруг помнил только по именам. Все, чего я добился, — бесконечно повторяющегося рассказа о том, что Мэг была доброй девочкой и замечательной хозяйкой.
Если твоя Мэг такая хорошая, то что делала ночью на улице? Милостыню нищим несла?
Дождавшись, когда за причитающим отцом закроется дверь, я вытер о котту вспотевшие ладони.
— Фух, — шумно выдохнула у меня за спиной Вилл. — Кошмар. У тебя самая ужасная работа из всех, что я знаю.
Вот! А я говорил! Я всегда говорил! Но хоть бы одна скотина поверила…
— Ничего особенного, — я мужественно выпятил подбородок. — Если привыкнуть, то нормально.
— Кто там у нас следующий? Служанка?
— Да. Служанка. А пока мы с ней беседовать будем, мои оболтусы подружек убитой приведут. Глядишь, что-нибудь интересное и надергаем.
От беседы с неведомой Салли я ждал многого. Ну не могла она не слышать, как девчонка сбежала из дома. Не могла! А если слышала, но ничего не сделала
