в ожидании чуда на Земле или смерти её, а долгое, практически бесконечное ожидание растянулось на многие миллионы лет, но именно так его видит мужчина, запрокинувший голову наверх, в попытках разглядеть замысел бытия. Глаза, наполненные жадностью к познанию сущности жизни и полыхающие жаждой разгадать, в чём смысл существования человечества видят в закате странную закономерность – уходящий золотой век человека, совершенство и блеск этого вида выражен в эпицентре закатного сияния, сменяется кровопролитием и жестокой бойней, когда род людской, ведомый алчностью и безумием ослеплённый и в поднебесье прошёл против себя, выступив предметом вечного спора Бога с дьяволом, света с тьмой; и вот момент истории, когда всё прошло, битвы сошли на нет, но былое величие утрачено в сумасшествии войн и кризисов, поставившие людей на грань вымирания, и тёмные времена, эпоха нового дикарства и варварства, воцарившихся на руинах цивилизации близиться, и угрожает миру.
«Как всё символично» - мимолётом пронеслось в уме мужчины, уставшим живой и механический глаз на небесное полотно, найдя в нём всю историю человека, начиная от рассветной зари, когда первые цивилизации выбрались из тьмы дикарства и заканчивая её закатом, наступившим в час падения людей в состояния новых дикарей.
«Но после долгой ночи наступает рассвет» - появилась новая мысль в уставшем разуме парня и, оторвав взгляд от неба, он направил его вниз, уставившись на водную гладь. Оперившись локтями на гранитное ограждение, он взглянул на пруд, в котором отразилось то самое небо. Ветряные порывы едва трепещут не зачёсанный и лохматый волос и дёргают игриво за края кожаного пальто.
Маритон взирает на пруд, очень большой и обширный водоём, который простирается вперёд на три сотни метров и напоминает больше широкое городское озеро. По воде идёт лёгкая рябь, нагоняемая ветром, оттого и изображение неба дёргается, но ни это привлекает внимание мужчины. Там, на импровизированном берегу, выложенным из брусчатки и у самой воды украшенный зелёной изгородью и цветами, гуляет множество людей – добрых и мирных граждан Рейха, которые предаются отдыху после трудного дня.
Тяжёлый вдох парня и он чувствует, что воздух наполнен множеством ароматов, которые смогли бы взбудоражить любого романтика былых дней. «Липкий» и приятный запах цветов, источающих от самого озерца в вечерний прохладный воздух удивительное сочетание природных благоуханий, перемешался с терпким ароматом настоящего кофе, оставляющим на языке горчинку. К этому стоит прибавить стойкое амбре сладостной выпечки, что приторным веянием забивается в нос и разбавляет горечь от кофе. Местные пекари к вечеру взялись за дело да так, что ощущение подгорелой корочки сводит с ума, ощущается хруст её. Благоухания сладких кремов говорит о жизни и благоустроенности этого славного места. Чувствуется даже сам хлад воздуха – это непонятное ощущение вечера, переходящего в ночь, когда даже сам воздух необычно, чудно пахнет. Жизнь сюда вернулась.
Там, у самого пруда, гуляют толпами радостные люди, смотря на которых, можно понять всё счастье, которое они испытывают. Удивительное ликование на лицах граждан. Нет, это не эйфория и не яркая радость, свойственная фанатикам или во время выигрыша крупной суммы, хотя что-то от этого на лицах имеется. Та лёгкость скорее похожа на облегчение после рабского труда, когда после многих лет беспросветного и безумного жития приходит спаситель и выкупает человека, делая его свободным. Да, лёгкость и радость на лицах можно сравнить со смиренным весельем, когда людей освобождают от долгого и тяжёлого рабства.
Но Маритон едва ли предаёт значению изумительным ароматам и ликующему поведению граждан рядом с ним. Душевное состояние, больше напоминающее прогрессивную духовную апатию накрыло мужчину с головой. Он ощущает, как по коже крадётся холодок, гонимый вечерним ветром, его нос ловит фантасмагорию уличных благоуханий, а глаз видит счастливый народ, но всё это так отдалённо и не интересно, что похоже больше на практически ненужное, не чувствующееся чувство, которое так далеко, так не понятно, и уже никогда не будет познано.
Под собой он видит мужчин и женщин, стариков и детей, гуляющих под ним прямо на берегу, практически вплотную касаясь живой, зелёной изгороди, однако не находит места среди них.
«Могу ли я к ним присоединиться, если не чувствую, что должен веселиться? Достоин ли я такой радости, что и они? Ох, мир…» - тяжкие мысли сковывают душу, не давая также влиться в монолитное общество Империи, медленно переходя к укорам совести – «Найдётся ли мне место в этом мире? Я не спас её, чтобы она могла радоваться этому… новому порядку. Почему же я не смог…»
Несмотря на постоянные объяснения Флорентина, что гибель Анны не вина Маритона, а преступление Информакратии за которое «Господь воздаст десятикратно», но убедительные доводы его церковного слова не находят отражения в реакции парня. Выходец с севера продолжает себя винить в гибели девушки, выворачивая ситуации прошлых дней так, чтобы найти там лазейку, как можно было бы поступить, чтоб она осталась в живых.
«Если бы… если бы мы не пошли на то собрание… она бы осталась жива» - но осознание, что не пойти на требование Легата явиться в кабинете это преступление доходит лишь спустя секунды, заставляя отвернуться от такого варианта развития событий и вернуть неустойчивую личную невиновность перед прошедшим.
Скорбь и боль, несмотря на прошедшее время всё так же терзают существо, хотя всё же Маритон пытается уйти от печалей и настроится только на будущей службе, которая должна дать возможность, эфемерный шанс на отмщение любому представителю Информакратии.
Любовь, пронесённая годами и извергнувшаяся в один, день рождает мерзкое ощущение недостаточности собственной жизни. Словно из него вынули что-то очень важное, что давало смысл дальнейшего существования и изо дня в день заставляло вставать с кровати и идти на чёртову службу и ловить тех, кого на самом деле жалеешь и готов защищать до потери жизни. Но то ради чего, или скорее ради кого жил, тот стимул, который заставлял каждый день становиться безжалостным палачом тех, кто выступал за человеческие и вполне нормальные вещи, которые казались Информакратии «противостоящими истинному порядку», пропал, рассеялся как туман.
- Безумие, – проронил шёпот Маритон, вдумываясь в дни прошлого.
- Вы что-то сказали, гражданин? – неожиданно прозвучал вопрос сзади.
Мужчина без эмоционально обернулся и увидел, что за спиной у него стоял паренёк, больше смахивающий на подростка лет семнадцати-девятнадцати. Лёгкая серенькая курточка поверх синей футболки укрывает от вечернего холода. Джинсы, синие и плотные, какие только показывают в старых фильмах, покрывают чёрную обувь, похоже, это ботинки или грубые туфли.
Парень весьма
