призвание красноармеец Михаил Адамович. Разведка!
Однажды командир полка развернул перед ним карту. Острый карандаш, едва касаясь бумаги, пересек линию фронта и, очертив глубокую дугу, вонзился в силуэт старого замка. «Штаб противника», — лаконично пояснил командир.
Маленький отряд вышел под вечер. При свете заходящего солнца разведчики успели разглядеть батарею на закрытой позиции, потом — тянувшийся к линии фронта немецкий батальон и с ним — роту кулацкого ополчения. А к полночи отряд добрался до замка. Это был глубокий тыл — окна светились, слышалась музыка.
Они ворвались в праздничный зал и в толпе оцепеневших гостей мгновенно разыскали вражьи мундиры. Трехминутная перестрелка, и отряд — без потерь! — исчез в ночи.
А утром весь полк вышел в тыл батальона с приданной ему ротой, разбил батарею и, пока немецкие резервы дожидались приказов из основательно потрепанного штаба, пробился к тому самому замку, который «запирал» дорогу на Ригу.
Свидание с родным городом было коротким. Шел девятнадцатый год. Второй год Советской власти... Угроз не перечесть. И приходилось то и дело менять направление, парируя ту опасность, которая становилась главной. Вот тогда-то и довелось латышским стрелкам познакомиться с доброй сотней городов — на юге и севере, на западе и востоке.
На востоке от Москвы в Саратове принял свой следующий бой разведчик Михаил Адамович.
...Штаб мятежников собирался в доме богатого лесопромышленника — добротном, хмуром, тихом, с вечно закрытыми окнами. То были весьма пестрые собрания: над картой города склонялись и полковник царской армии, и «левый» эсер, и анархист в матросской робе с непременным маузером на боку, и даже перебежчик. Ему, бывшему прапорщику, а ныне командиру взвода, отводилась особая, ключевая роль: арестовать штаб запасной армии юго-восточного фронта.
— Задача ясна, прапорщик Колесников?
— А он не прапорщик. И не Колесников.
В дверях стояла машинистка из штаба армии.
Он развел руками, приглашая остальных оценить шутку. А было не до шуток. Это тихая, исполнительная машинистка печатала секретные документы штаба. Она терпеливо разбирала самые неряшливые почерки. И вчера, приветливо улыбнувшись, взялась перепечатать срочное донесение «прапорщика».
«Прапорщик» стоял у окна. Быстрым взглядом оценил — заколочено. И потом — второй этаж. А матрос уже доставал из кобуры свой маузер: «Чекист?»
И тут послышалась неповторимая дробь — поступь солдатского строя.
Рванул на себя окно, разодрал створки и, не чувствуя порезов, махнул в проем. Не удержался на ногах, сразу вскочил: «Товарищи! Здесь враги!»
Рота сбилась с ноги... Слава богу, сами заговорщики подтвердили слова этого парня, свалившегося с неба: первая же пуля, посланная из распахнутого окна, вонзилась в плечо Адамовича. Он упал, снова поднялся: «Окружить дом!» И рота пошла на штурм.
На этот раз он не столько разведал, сколько упредил мятеж. Не всех заговорщиков удалось взять. И хотя разведчика хвалили за решительность, он досадовал.
В штабе толковали: «Кто мог предположить и предвидеть...» А чекист Адамович молча слушал товарищей, вглядывался в их усталые лица и думал: «Что же сталось бы с ними, не окажись там случайно рота?»
Нет, случая не следует упускать.
Но нельзя и на случай надеяться. И не сваливать на «случай» причины своих неудач.
...Генерал Улагай лично инструктировал в Константинополе эмиссаров, отправлявшихся на Кубань. На рыбачьем паруснике — из Трапезунда к кавказскому побережью. Оттуда в тихую станицу X. , в дом бывшего полковника царской армии, отбывшего наказание, прощенного... Напомнил сигнал: на веревке две пары белья. Иначе не переступать порога. А в Майкопе на конспиративной квартире будет светиться лампа под зеленым колпаком.
Шел 1924 год. Гражданская война закончилась. Но затаились до поры, рассеялись, ожидая своего часа, осколки разбитых белых армий. Генерал Улагай, оставивший кровавую память по себе на юге России, счел, что пришло время «попытать» Кубань. Слишком уж мирные вести шли из этого края. Генерала и его закордонных покровителей именно это и тревожило: и победители — красные казаки, и недавние их враги, которых простила Советская власть, помышляли, казалось, об одном — пахали, сеяли, готовились собирать мирный урожай.
Девять эмиссаров во главе с полковником Орловым отправил Улагай на Кубань. И все шло гладко — до удивления. В назначенный срок ступили эмиссары на берег. Первым добрался до станицы X. сам Орлов. Горько усмехнулся, разглядев дурацкий «сигнал» — две пары солдатского белья. Постучал в дом и был встречен старым знакомым — тем самым полковником.
— Не трогают большевики?
— Были объяснения. Теперь работаю.
Сутки провел эмиссар на чердаке. Затем двинулся с провожатым в Майкоп. Рассчитали: надо прибыть к вечеру. Когда подошли к дому, в окошке светилась зеленая лампа.
Здесь встретил эмиссара невысокий, крепко сбитый и на редкость молчаливый человек. Этого Орлов в лицо не знал — как будто прежде не встречались. Но хотя был этот человек в штатском, отличная выправка лучше любого пароля говорила: «Свой брат-офицер!»
— Утром в путь, — сказал хозяин. — В отряд.
— Небось, банда?
Хозяин поморщился. Эмиссар сконфуженно улыбнулся, — конечно, банда, но лишнего говорить, разумеется, не следует.
А утром, когда они поднялись на холмы, поросшие лесом, справа грянул выстрел. Засада...
Молчаливый спутник эмиссара бросился на землю, выхватил револьвер. Но и справа, и слева сквозь ветки кустарника показались силуэты вооруженных людей. Неравные силы... полковник, опустив свой пистолет, приказал: «Бросайте оружие!» И они сдались.
Михаил Адамович «сдавался» еще восемь раз, провожая эмиссаров, слетавшихся на условный сигнал. Взяли всех, притом вдали от людских мест. А за кордоном долго еще вслушивались в пульс Кубани — не зачастит ли он пулеметными очередями...
— Стрельба была? — спросил Дзержинский, выслушав доклад Адамовича — уполномоченного ВЧК по Майкопскому округу.
— Без выстрелов, Феликс Эдмундович!
— Отлично! А «сигнальное белье» пригодилось бы Улагаю, — рассмеялся Феликс Эдмундович. — Огорчен, должно быть. — И повторил: — хорошо, что без выстрелов.
Стрелял Михаил Михайлович мастерски, но с некоторых пор только в тире. Пошли задания такого рода, когда не состязания в меткости приносили победу. Ну, как бы выглядел при пистолете скромный финский коммерсант, оказавшийся проездом в Риге?
Он прибыл в этот город проездом из Москвы, где только что заключил выгодную сделку. Из вагона он вышел чуть растерянный, замкнутый. Постоял на перроне. Так выглядит путник, которого никто не ждет в чужом городе. Обшарил взглядом толпу и, подхватив свой кожаный, не очень новый, но добротный чемодан, нерешительно двинулся к выходу на привокзальную площадь.
Здесь, у редеющего ручейка пассажиров и встречающих, стоял господин в широком пальто. Попыхивая сигарой, он скользил взглядом по
