лук был, дурья башка.
— На кой нам сладкий, когда хороший лук должен глазья щипать? Баловство одно. Денег перевод только.
— Вот и ходи сам на торг. Крохобор мелкий.
— Вот и пойду. Деньги счёт любят.
На миг я даже засомневался в правильности своего выбора. Не по годам у нас серьёзный Халаш. Может, и правда, ему нужно было деньги оставить?
— Вы только тут не ругайтесь без меня, — строго попросил я. — Чтобы в мире жили.
— Да не волнуйся, Китя, — поспешила меня успокоить Вея. — Никто не ругается. То Халаш просто по-стариковски бурчит. В этом мелком с тех пор, как он снова ходить научился, старый дед поселился какой-то. Ты как с храма вернёшься, смотри не пугайся, когда этого буку поседевшим найдёшь.
Я чуть не подавился. Не надо нам ещё одного старого деда. Во мне вон, и правда, живёт один бес, что свои года тысячами считает.
— К кому ум-разум раньше приходит, к кому позже, — пожал плечами Халаш. — А к кому и совсем не приходит. Ты, Кит, не переживай, я за ней пригляжу, не дам деньги впустую растратить. Иди в школу со спокойной душой. Всё у нас хорошо будет.
— Конечно, всё хорошо, — подхватила Вея. — Теперь ведь и Лина с нами. Я больше за тебя переживаю. Ой, как начнут градские в школе цепляться. Ты там не лезь на рожон. Сироту всякий обидеть не прочь.
— Это нашего-то Китю? Обидеть? — хохотнула принявшаяся по второму кругу разливать взвар по кружкам Лишка. — Ты, сестрица, бумагу, поправленную его, не видала что ли? Он и сам кого хочешь обидит. Там за два десятка долей в каждой трети.
Это они ещё про мою утроенную ловкость не знают. Что-что, а уж битым быть не боюсь совершенно. Да и не драться туда иду, а учиться. Храм небось не подворотня какая — там за порядком поди рьяно следят.
— Я постараюсь без драк, — пообещал я сестре. — Всё. Поел я. Идти пора. Время.
Поднялся из-за стола, чуть отошёл и развёл руки в стороны.
— Ну, налетай, народ. Кого тут обнять крепче всех?
* * *
Сам по себе храм Единого не отличался большими размерами. Округлое, похожее на каменную бочку с островерхой крышей-колпаком здание, примостившееся на обрывистом берегу моря, обойти хватит пяти десятков шагов. Одна дверь, одна комната, если можно так назвать помещение без задней стены, одна статуя на возвышении в центре. Статуя одна, тело, скрытое бесформенным балахоном до пят, у неё одно, голова одна, а вот лиц на той голове аж четыре.
— Поклонитесь Создателю! — приказал служитель в длиннополом овчинном тулупе, и набившиеся в зал ученики, стараясь в тесноте не столкнуться друг с другом, согнулись в земном поклоне перед смотрящим на вход ликом древнего старца.
— Даруй, Отец наш небесный, свою мудрость сим отрокам, — нараспев пробасил служитель и поманил нас следовать за ним дальше по кругу.
Двенадцать парней и четыре девчонки — я уже успел сосчитать своих будущих товарищей по учёбе — поспешили за дядькой в тулупе.
— Поклонитесь Охотнику! — повторился приказ, когда мы собрались перед ликом сурового мужа с широкими скулами и окладистой бородой.
— Даруй, наш Учитель небесный, своё мастерство сим отрокам, — пропел служитель, как только мы разогнулись обратно.
Очередной переход по кругу — и вот мы уже стоим спиной к морю перед смотрящим куда-то мимо нас ликом безбородого юноши.
— Поклонитесь Бессмертному! — последовала привычная уже команда служителя.
Неизвестный мастер умудрился так искусно выточить голову статуи, что у каждого лика имелись даже собственные длинные волосы, переходящие по краям в причёску следующей ипостаси Единого.
— Даруй, наш Покровитель небесный, сим отрокам свою вечную молодость.
Ещё один переход — и вот перед нами последний лик. Вернее, забрало шлема с прорезями для глаз, его закрывающее.
— Поклонитесь Воину!
В этот раз голос служителя звучал ещё громче прежнего. Оно и понятно. Воин здесь наиболее почитаем. Главная задача храма — проповедовать людям важность Пути, встать на который — есть самое благое стремление. Это по привычке все сокращают и говорят просто: ”Путь”, а правильно-то он зовётся: “Путь воина”.
— Даруй, наш Повелитель небесный, сим отрокам свой путеводный свет, дабы узрели они истинный Путь, едино угодный тебе.
И вот, замкнув круг, мы выходим из храма. Обряд посвящения завершён. Теперь нас, наверное, отведут в тот большой трёхэтажный дом, где, как я уже догадался, и проходят занятия. Но нет. Служитель двинулся через широкий внутренний двор совсем в другом направлении. Там справа, вдоль стены — а школа, как и терем ярла, тоже обнесена стенами, хоть и более низкими — протянулось другое уже двухэтажное здание.
Пока идём, пялюсь по сторонам. Вон там явно тренируются с луками или копьями — круглые деревянные щиты на подставках все покрыты отметинами. Дальше выстроились разных размеров и форм соломенные чушки. А левее, вдоль свободной от построек стены, протянулась на несколько десятков саженей целая полоса непонятных штуковин из дерева. Где на врытых в землю столбах перекладины, где какие-то хлипкие мостики, где высокие преграды из брёвен, со свисающими вниз сверху верёвками, где ямы, где дощатые коробы.
— Входим по двое, — остановился служитель возле двери, расположенной на торце здания. — Там сымаем одёжу и обувь. Получаете форму, выходите.
Вскоре каждый из нас щеголял пусть не новыми, но чистыми, штанами, рубахой, исподним, шерстяной грубой кофтой, коротким овчинным тулупом и такой же ушастой шапкой, какая сидела на голове у храмовника. Кроме верхних вещей всего по двое. На ноги же выдали низкие, мехом внутрь, с завязками сапоги.
— Теперь идёмте селиться.
Другой вход в этом же здании — и по коридору налево. В самом его конце три комнаты. В каждой по четыре кровати, стол, стулья, шкаф, сундук и окно. Тут жить парням. Девчонок в другое крыло отведут. Рядом ещё полным-полно комнат, но за всеми дверями тихо. Наш отряд первогодок единственный, не приступивший сразу к занятиям из-за посвящения, которое остальные свершали в прошлые разы.
Первогодки... Смешно звучит слово. Особенно, когда смотришь на некоторых наших детинушек. Из троих моих соседей по комнате только один походил на моего ровесника. Худощавый, сутулый мальчишка с длинными руками и стриженными под горшок русыми волосами бросил на правую от окна кровать свои вещи.
— Э не, мелкий. Эта кровать уже занята.
