Она повернулась на бок и лежала, подперев голову рукой. Ее прекрасные волосы в хаотичном беспорядке струились по ее голым плечам и груди. В мягком свете зари она была очень хороша, и сердце Алека неожиданно подпрыгнуло от радости. Он довольно быстро смог бы привыкнуть просыпаться с ней рядом.
Но в ее глазах не было радости, уголки соблазнительного рта опустились вниз. Он не сразу заметил, что она изучает шрамы на его груди. Когда она стаскивала с него рубашку, было темно, и она их не видела.
— Они не болят, — сказал он. — Больше не болят.
— Но раньше болели.
Это невозможно было отрицать.
— Давным-давно.
Она посмотрела ему в глаза.
— Вы не хотите, чтобы кто-нибудь здесь знал, как много вы страдали, ведь так?
Алек покачал головой:
— Не от этих шрамов. — Он дотронулся до самого длинного, который тянулся от ключицы вниз и поперек ребер. — Даже не от этого.
— Я не верю. — Она потянулась к нему. Мышцы у него напряглись — она дотронулась до него и провела пальцами по шраму.
— Пока эта рана была в ужасном состоянии, я в основном был без сознания.
Ее лицо сморщилось. Хотя она улыбалась, он чувствовал ее боль.
— Вы не расскажете мне, да? Вам не надо говорить мне. У всех есть какие-то секреты, а мы пока еще не очень хорошо знакомы…
Алек рассмеялся:
— И вы говорите это сейчас, когда мы, голые, лежим в постели? — Он повернулся лицом к ней и убрал ее волосы за плечи, чтобы были видны ее небольшие полные груди. Его рука задержалась на ее щеке, и глаза ее почти закрылись от удовольствия. Его тело, уже готовое, как всегда утром, к активным действиям, стало твердым и налилось силой. Он положил руку на ее соблазнительную шею и медленно и нежно погладил ее. — Я бы сказал, что мы знакомы очень близко.
Она покраснела, отвела глаза.
— Да, в этом смысле. Но это еще не означает, что мы хорошо знаем друг друга. Поверьте, я понимаю различие.
Алек убрал руку с ее шеи.
— Конечно, — пробормотал он. — Вы правы. Он взял ее руку и положил на свое бедро, туда, где был самый старый шрам. — Этот я заработал в Португалии, после Вимейры. Я набрел на французского пехотинца, который отстал от своего полка, чтобы чем-нибудь поживиться. Трудно сказать, кто из нас больше удивился, увидев другого, но он запаниковал первым, подскочил как сумасшедший и рубанул палашом. Я остолбенел, взвыл, а мерзавец тем временем дал деру. — Он провел ее рукой по длинной, едва заметной линии на левом предплечье. — Это любезность испанского партизана, у которого были совсем другие намерения. Он, скорее всего, был пьян как сапожник, но руку мне повредил.
— Вы его застрелили? Алек пожал плечами:
— Должен был бы. Его пуля, задев мою руку, попала в шею моей лошади и убила бедное животное. Я не был уверен, что сумею победить даже пьяного испанца, ведь по моей руке текла кровь.
Она охнула:
— Ужасно! Алек усмехнулся:
— Действительно ужасно. Я даже не отомстил тому парню. Моя рука слишком дрожала — не только от ранения, но и от злости, что он убил мою лошадь. Все, что я смог сделать, — это нажать на курок. К счастью для меня, моего ответного выстрела оказалось достаточно, чтобы он бежал.
Ее пальцы проследили путь, оставленный пулей.
— Вот и хорошо, — сказала она приглушенно. Потом дотронулась до похожей на звездочку метки повыше бедра. — А это?
— Ватерлоо. Французская пика. Я не помню, как это произошло.
— А это тоже Ватерлоо? — Она медленно провела пальцем по самому длинному и глубокому шраму — следу от удара саблей, который мог лишить его головы, если бы сабля не наткнулась на ключицу. Алек знал, как ужасно выглядит этот шрам — кожа стянута, в буграх. Однако легкое прикосновение ее пальца к выпуклостям и ямкам шрама неожиданно вызвало ощущение, будто по коже побежали искры. Он не был монахом, конечно, не был им в армии и даже в последние пять лет, но ему никогда не приходилось быть в постели с женщиной, которую бы так интересовали его шрамы, каждый дюйм его исковерканного тела. Вообще-то после Ватерлоо он ни разу не снимал рубашку, когда занимался любовью. Но тогда он просто утолял голод. На этот раз все было по-другому. И ему вдруг захотелось рассказать Крессиде о своих шрамах. Она провела пальцем до конца шрама.
— Да, — ответил он. — Это почти последнее, что я запомнил о сражении. К тому времени я командовал эскадроном драгун. Мы атаковали неожиданно. Солдаты Бонапарта побросали оружие и бежали. Атака была такой успешной, что многие драгуны проскакивали мимо цели и попадали под огонь французов. Я пытался вернуть моих людей обратно на позицию, когда ко мне подлетел кирасир.
На миг он снова почувствовал, ледяной ожог стали, рассекающей его плоть, и увидел перекошенное лицо французского кирасира. Он успел подумать: вот последнее, что он видит, и пожалел, что это не хорошенькое женское лицо, а безобразная физиономия француза.
— Должно быть, это было ужасно, — шепнула Крессида, почувствовав, как он вздрогнул.
— Да, — согласился он. — Все, связанное с Ватерлоо, было ужасно.
— Я сожалею.
— Нет причин сожалеть. Это уже все в прошлом. — Алек переключился с воспоминаний на действительность. К мягким прикосновениям Крессиды, ее заинтересованному вниманию. — Правда, я никак не думал, что это может интересовать вас.
Она улыбнулась, почти робко.
— Меня интересуете вы. — Она еще немного пододвинулась к нему. — А остальные?
— Кровожадная девица, — сказал он со смехом. — Эти были хуже всего.
— А на спине? — Она погладила его по плечу.
Алек поморщился, когда ее ладонь оказалась на метках, оставленных щепками от кареты графа, разнесенной бочонком с порохом. Он почти забыл об этих метках, которые были ему ненавистны более других. Он был рад, что следы его занятий шпионажем оказались на спине, и он не мог видеть их, хотя все еще ощущал.
Заметив выражение его лица, Крессида убрала руку.
— Простите, — торопливо сказала она. — Мне не следовало…
— Не надо. — Он сел так, чтобы она видела его спину. Даже при слабом свете раннего утра она увидела множество крошечных шрамов, разбросанных по всей спине. В отличие от других они не казались смертельными или опасными, но их было так много… — Это случилось в Лондоне, — сказал он, наблюдая за ней через плечо. — Всего несколько недель назад.
Она оторопела.
— В Лондоне! Но как же…
— В каком-то отношении шпионить не менее опасно, чем воевать. — Он пожал плечами. — Я полагал, что шансов взлететь на воздух будет меньше, но оказался в центре истории с попыткой убийства и просто чудом уцелел. Если бы не другой агент, выкрикнувший предупреждение, я бы остался стоять рядом с пороховым бочонком, когда тот взорвался.
