его, Пертелоте, если ты это имеешь в виду.
— Ничего подобного. Ты увековечил его.
— Но я не собираюсь зацикливаться на нем, если ты это имеешь о виду.
— Ах, нет. Прошлое есть прошлое.
— Вот именно!
На секунду Шантеклер почувствовал удовлетворение от выигранного спора. Затем его одолели сомнения, и он уже не был так уверен в себе, не был даже уверен, о чем спорили. Похоже, что-то тревожит Пертелоте. Но с самого исчезновения Пса она проявляла поистине ангельское терпение; следовательно, это что-то появилось внезапно. Пес. Тут же воспоминания о Мундо Кани пронзили мозг Шантеклера, и он смирился.
— Пертелоте?
— Что?
— Мне не хватает его. — Шантеклер говорил правду.— О Пертелоте, мне ужасно не хватает его.
— Я знаю это, Шантеклер.
Сразу же голос ее стал спокоен и кроток. Хотя она сказала только это. Но много больше она хотела услышать от Шантеклера, а потому замолчала, позволив ему пошевелить мозгами.
Теперь Шантеклер окончательно проснулся, и Мундо Кани ожил в его душе и терзал ее. Снова и снова он видел в ночи Пса, поднимающего рог, чтобы вонзить его в Уирмово око. Снова и снова он слышал последние слова Скорбящей Коровы: Modicae fidei — это все для тебя.
Наконец он сказал:
— Это предназначалось мне. Я должен был кануть в бездну, не Мундо Кани. Я должен был умереть вместо него.
— Так, — сказала Пертелоте. И она копнула глубже — по-прежнему мягко, но с холодным нажимом: — А что еще?
— Что ж, я властелин. Мой долг — увидеть и исполнить подобное, мой, а не Пса. Это неправильно. Сегодня неверно, этой ночью, сейчас это неверно! Я влачу нелепое, затянувшееся существование. Я не имею права на эту жизнь. Она его. Она принадлежит Мундо Кани.
— И поэтому ты весь день так тяжело работаешь?
— Ох, я не знаю.
— Отвлекаешься. Отплачиваешь ему, изнуряя себя. Это одно. Но что еще, Шантеклер?
— Что еще? Ничего еще. Властителя больше нет, его место занял Пес. Властитель живет с отвращением к своей жизни. Ты услышала это. Что ты подразумеваешь под этим: что еще?
— Чем еще ты обязан Мундо Кани?
— Моей жизнью! Черт возьми, Пертелоте, что тебе еще нужно?
— Искупление.
— Что?
— Искупление. Это больше, чем твоя жизнь. Это стирание прошлого, то, чего ты жаждешь так сильно, потому что это исповедь. Это начало нового настоящего, чего ты жаждешь так сильно, потому что это приуготовления к спасению. Всепрощением один отделен от другого. В этом, Шантеклер, слава и честь его жизни. Искупление. Ты можешь сказать ему, что ты виноват. Он простит тебя.
— За что! Он кинулся вниз, а должен был я. Так! Я так и сказал. За что еще?
— Ох, Шантеклер. Он знал, что прыгать ему. Неужели ты не понимаешь? Не возникло никакого вопроса, кому приносить себя в жертву. Властелин или нет, какая разница, это просто было не твое место. Кокатрисс был твой, но Уирмово око было его. Так было с самого начала. Так и произошло. И так он сказал мне, когда ты в Курятнике бредил что-то непонятное о Корове. Без страха и сомнения говорил он мне об этом, о последней возможности, оставшейся нам. Он принял это как неизбежность. Нет здесь твоего греха, гордый Шантеклер, и, продолжая утверждать, что он есть, ты защищаешь себя от большего. Ты ослепляешь себя. Искупление за что еще?
— Пертелоте, — вымолвил Шантеклер.— Остановись.
— Скажи!
— Я не могу.
— Ты знаешь?
— Да.
— Тогда скажи!
Шантеклер весь затрясся, будто проталкивая в глотке признание. Пожалуй, он мог бы сказать это — дыре в земле. Пожалуй, он бы выдавил из себя это слово, будь он один и никого вокруг. Но сказать его Пертелоте — своей жене, той, что говорила с Мундо Кани, когда никто другой не говорил с ним и когда сам Шантеклер...
— Я презирал его, — сказал Шантеклер.
— Так, — сказала Пертелоте. — В этом и заключалась твоя греховность.
— Он был готов умереть за нас, а я не понимал этого. Я принял его за предателя. В последние мгновения жизни я оставил его в одиночестве, и я презирал его.
— Ты думал, что это тайна, раз хранил ее так долго?
— Нет.
— И это, Шантеклер,— это твой грех?
— Да.
Сейчас Петух-Повелитель был кроток. А под этими двумя Хорек в последние минуты обнаружил очень большое ухо.
— Но теперь ты сказал,— говорила Пертелоте, — и это хорошо. Это начало твоей новой жизни, потому что это конец чего-то другого. Шантеклер, может быть, однажды ты скажешь то же самое Мундо Кани, и он сможет даровать тебе прощение, и ты услышишь прощение от него самого, и это поставит точку. Тогда ты станешь свободен от этого. Шантеклер, — сказала она, совершенно застыв на ветке клена. Она ждала, когда внимание его обратится от собственного греха к ней. — Я люблю тебя.
— Спасибо.
Ничего умней он придумать не смог.
Что-то еще дергалось у него в мозгу. Что-то такое не совсем правильное или правдоподобное сказала она.
— Тпру! Сказать это Мундо Кани? Пертелоте, ты спятила? Я видел его, запертого под землей!
— Так и есть. Мундо Кани заперт глубоко под землей. Рубец Подземного мира — жуткий засов.
— Тогда бедный Пес мертв.
— Нет, он жив. Под землей, но жив. В ужасающей близости к Уирму, но жив. Многое поведал мне Мундо Кани, пока ты лежал в своем затмении и не мог слышать его. Нос его обладал чутьем. Он жив, и лишь храбрейший до него доберется. Только храбрейший увидит его снова. Возможно, ты, Шантеклер. Хотя я сомневаюсь, что у Джона Уэсли Хорька будет возможность...
— Что? — короткое слово из зловонной норы.
— ...потому что он сдался.
— Что?
— Он скрылся в маленькой норке. Он никогда не отыщет большой норы, что ведет отсюда вниз, ко Псу. Но мне понятно, что Хорек, потерявший ухо, должен оплакивать свою потерю и отныне чувствовать себя калекой.
— Что?
— Больше никаких приключений, да и отваги осталось чуть-чуть, ибо у Хорька только полголовы. Да и что в ней толку, раз уха-то нет...
— У. не перестают быть У. из-за своих ушей. Это Мышь оплакивает Джон, ты, раскудахталась! Джон спустится в Подземный мир не хуже иного Петуха — да
