мистические переживания только четыре раза, а Порфирий вообще только один раз. Причем констатация этих переживаний как фактов есть результат само-свидетельства. Скептик, даже и умеренный, вообще бы мог с полным основанием не принять всерьёз эти само-свидетельства. И не потому, что подозревал бы обман, а потому, что подозревал бы самообман: ведь критерия отличия истинных мистических переживаний от неистинных тоже нет, нетрудно ошибиться и впасть в самообольщение. Понятие «экстасис» было неудачной философской попыткой заменить традиционные публичные религиозные таинства новоизобретенной техникой индивидуального психического самоусовершенствования. Ямвлих просто отказался от этого философского новшества (понятия «экстасис») и вернулся к религиозной традиции (теургическим таинствам).
Во-вторых, вернуться к традиционным религиозным таинствам было и вполне логично. Если категорией непознаваемости Бога неоплатонизм блокирует возможность теоретического соединения с Богом, то остается только практический путь соединения с Богом – через таинства. Что всегда и предлагали традиционные древние религии. Ямвлих поэтому и вернулся в традицию[89].
Противоречие традиции было причиной и непримиримого отрицания Ямвлихом христианства. Для него христианство было нелепым «религиозным нововведением у греков, для которых нет священного предания; гораздо благочестивее и приятнее богам варвары, особенно халдеи, а затем египетские жрецы, как верные хранители священных таинств»[90].
В-третьих, убеждение в реальности мистического единения с Богом в теургических таинствах есть следствие веры, а вера есть фундаментальная категория религиозного мировоззрения. Направление же к религии есть самая важная особенность всей александрийской философии в различных её стадиях, особенность, становящаяся всё более и более заметной с течением времени. Александрийцы – пифагорейцы – неоплатоники. В звеньях этой цепи склонность к традиционной религии всё более углублялась. В лице Ямвлиха эта склонность получила завершение. А это означало, что философия, фигурально говоря, отошла в сторону и окончательно уступила место традиционной религии в деле руководства человеческой жизнью.
Прокл (412-485)
Прокл родился в Константинополе, учился в Александрии. В возрасте двадцати лет попал в Афины, в тамошнюю Платоновскую академию, в качестве ученика. Приблизительно в 450 году стал начальником (схолархом) этой академии и пребывал в таком состоянии до конца своей жизни. Обладал обширной эрудицией не только в области философии, но и в области математики, астрономии и физики. В философии главными авторитетами для него были Платон, Ямвлих и «Халдейские оракулы». Прокл считал сборник халдейских мудростей вообще книгою книг, при которой почти не нужны никакие сочинения философов. Ученик и биограф Прокла Марин в своем сочинении свидетельствует, что Прокл «не раз говорил, что будь на то его воля, он из всех старинных книг оставил бы только оракулы да «Тимея», а всё остальное уничтожил бы для нынешних людей, которые только себе же вредят, подступаясь к книгам неискушенно и опрометчиво»[91]. В чисто теоретической философии Прокл – в определенной степени – продолжил дело Ямвлиха. Как Ямвлих, взяв за основу онтологическую схему Плотина (единое-ум-душа-материя), вводил в эту схему всё новые и новые подразделения, так и Прокл, взяв за основу уже онтологическую структуру Ямвлиха, в эту структуру посчитал нужным внести кое-какие свои дополнения. Из этих дополнений одно действительно привлекает к себе внимание не только специалистов, но и рядовых любителей истории философии.
Прокл: существует безграничная совокупность богов, воздействующих на мировую жизнь согласно своей компетенции.
Состоит это новшество Прокла в следующем. Между онтологическими уровнями «единое» и «ум» он вдвинул уровень «генады» (совокупность неопределенно большого количества «единиц»). Под этими «единицами» можно было подразумевать многое – «идеи» Платона, «силы» стоиков, иудейских и персидских «ангелов»[92]. Прокл, конечно, все эти предполагаемые смыслы «единиц» знал, но держался своего понимания – безграничная совокупность «единиц» есть прежде всего безграничная совокупность богов, воздействующих на мировую жизнь согласно своей компетенции. Этим своим философским нововведением Прокл давал философскую поддержку языческому многобожию, как это делал до него и Ямвлих. Оба поддерживали язычество и принципиально отвергали христианство.
Однако время было не одно и то же. Культурно-духовная атмосфера в обществе в середине V века была уже не та, что в начале IV века. При Ямвлихе язычество с внешней стороны выглядело вполне жизнеспособным и даже в своем неприятии христианства могло действовать с позиции определенного культурного превосходства. Легализация христианства, конечно, раздражала и требовала какой-то реорганизации язычества ради противостояния растущему влиянию этой, с точки зрения философов-язычников, новообразованной «секты», невежественные миссионеры которой распространяют свои «иудейские бредни» среди простаков и тем будоражат общественное спокойствие. Но все-таки христианство представлялось случайным недоразумением, существование которого не может быть длительным. Таким могло быть умственное настроение язычников во времена Ямвлиха. Однако ко второй половине V века от этого языческого настроя ничего не осталось. Попытка императора Юлиана (331-363) восстановить язычество – попытка, вдохновлённая именно учением Ямвлиха, чьим почитателем и последователем был Юлиан – полностью провалилась. Провалилась не потому, что была недостаточно энергично проведена, или потому, что было слишком мало времени для её проведения[93]. Главная причина в том, что население империи не поддержало намерения императора. Не то, чтобы население было против этого намерения. Оно просто было холодно равнодушным к тем литературно-романтическим мечтаниям Юлиана, которые были возбуждены в нём не менее непонятными рядовому населению абстрактно-туманными умствованиями Ямвлиха. Для стимуляции дела необходимы более простые, доходчивые и ясные мысли. Таким образом, политическая борьба язычества с христианством закончилась победой христианства. Язычеству после этого внешне-публичного поражения осталось одно – замкнуться в свой внутренний мир и упрямо пребывать в нём, делая вид, что оно самоизолировалось от христианства по своей воле, из-за чувства своего культурного превосходства над окружающей средой, пребывающей в невежестве и дикости.
Философская деятельность Прокла носила характер комментаторский и систематизирующий.
Других более или менее значительных конструктивных изменений, кроме нововведения категории «генад» и её богословско-языческого толкования, Прокл в систему Плотина не произвел. Правда, теоретическую заслугу Прокла усматривают в его комментарии к основной мысли Плотина о происхождении всего бытия из сущности Бога и необходимом в будущем возвращении этого бытия к Богу. Комментарий состоял в простой констатации трёх моментов этого процесса и обозначении этих трёх моментов словами-терминами. Исходный момент, когда, аллегорически говоря, Бог пребывал в покое, Прокл назвал «мони»[94] (букв. пребывание в неподвижности). Сам процесс эманации он назвал «проодос» (букв. выступление, выход, исход), что, как мы уже знаем, и есть греческий оригинал для обозначения процесса эманации. Эсхатологическое возвращение бытия к Богу Прокл назвал «эпистрофи»[95] (букв. обращение). Бесхитростному перечислению этих трёх слов («мони»-«проодос»-«эпистрофи») иногда придают значение кого-то открытия, хотя правдоподобнее видеть здесь лишь мнемонический прием для запоминания учения об эманации Плотина, приём, сущность которого
