своим авторитетом возвратить ей любовь и уважение мужа.
«Вас просит об этом жена», — писала она в своем заявлении.
Жена — это прежде всего друг. А друзья сохраняют верность не только в радости, но и в беде. Тот, кто попирает законы дружбы, пусть пеняет на себя.
В райкоме комсомола примерно так и ответили Вере на ее заявление. Ответ не понравился Вере, и она пожаловалась на райком в обком.
«Мой муж, — писала Вера, — ушел из дома в общежитие, а секретарь райкома вместо того, чтобы поговорить с ним со всей строгостью, стал читать мораль мне. Меня обвиняют в эгоизме и черствости, но какая же это была черствость, если больной ни одной минуты не оставался без присмотра. Вместо меня за ним все время ухаживала моя родная мать. Да, сознаюсь, я допустила ошибку, проявив в дни болезни мужа некоторую осторожность. Но дает ли эта ошибка право мужу так долго проявлять свой характер и сердиться на жену? Или, быть может, я чего-то не понимаю, тогда объясните: в чем же моя вина?»
1951 г.
Шарик
— Можно видеть Стулова?
— Вам Владимира Александровича?
— Да!
Вахтер сочувственно смотрит на посетительницу, спрашивает:
— Сами Владимира Александровича бить будете или позовете братьев на помощь?
— Как бить, за что?
— А вы разве не знаете, за что Стулова бьют?
— Нет!
— Об этом вся Казань знает.
— Я не здешняя.
— Не здешние-то и лютуют. Приедут, вызовут Стулова к воротам и будь здоров. Многие его за прическу таскали, а вам, барышня, не повезло.
— Да я не за тем сюда приехала.
— Знаю, знаю, — заговорщически прошептал вахтер, — я бы и для вас, барышня, вызвал Владимира Александровича к воротам, да нет его у нас. В больнице он теперь.
— Заболел? — испуганно спрашивает посетительница.
— Хуже! В Шариках он там ходит.
— Как это в Шариках?
— Известно, как. По блату, дружки посодействовали.
Посетительница еще раз трет виски. Но, увы… понять вахтера трудно. А понять хочется. Стулов не посторонний человек посетительнице — жених, и, поскольку судьба нареченного волнует невесту, она требует, чтобы ей объяснили, каким образом ее жених стал Шариком.
Девушку было жаль. Чувствовалось, что многого она не знает и прежде всего не знает, что ее Стулов был женихом и мужем одновременно. Причем мужем не одной, а нескольких жен сразу.
Живя в Казани, Владимир Александрович чуть ли не в каждом волжском городе имел по супруге. Куда приезжал в командировку, там и устраивал очередную свадьбу. Каждую из своих жен Стулов называл и любимой и единственной. И каждую, конечно, обманывал. И вдруг обман открылся. Жены списались между собой и съехались в Казань. Прямо с вокзала каждая жена направлялась в гараж аэропорта и учиняла там публичную выволочку своему неверному супругу. Если бы дело ограничилось синяками и царапинами! Увы, на Стулова пошли походом не только обманутые жены, но и комсомольская организация, членом которой он состоял, и представители прокуратуры. В общем, многоженец, как говорят шахматисты, оказался в остром цейтноте. В жизни Стулова наступил такой момент, когда ему во что бы то ни стало нужно было исчезнуть с Горизонта. Удирать поездом или самолетом не имело смысла: Стулов знал, что и в поезде и в самолете его быстро бы задержали, возвратили обратно в Казань.
А уйти от наказания хотелось. Но как? И вот тут на помощь распущенности пришел, как сказал вахтер, блат. У завгара аэропорта оказался дружок — завгар больницы. В день, когда Стулов должен был явиться к прокурору, этот друг заехал за многоженцем в машине «Скорой помощи».
— Едем!
— Куда?
— В больницу!
— У меня нормальная температура, — ответил Стулов.
— Температура при твоей болезни не играет роли. Главное для тебя — научиться бегать на четвереньках.
— А прокурор?
— Мимо этого проедем не останавливаясь.
— Милый, вот за это спасибо.
Стулов на радостях бросился сначала на грудь своему другу, затем опустился на пол и с такой скоростью пустился на четвереньках по лестнице, что больничный завгар еле-еле нагнал его у ворот нервно-психиатрической лечебницы. Стулов вошел в новую роль очень легко. Он с таким энтузиазмом изображал годовалого щенка, с таким восторгом хватал за ноги всех проходящих санитарок, что его пришлось пропустить в кабинет врача вне очереди. Стулов и к врачу подлетел на четвереньках.
— Кто это? — спросил врач.
— Это я, Шарик, — жизнерадостно ответил Стулов и правдоподобия ради дважды лизнул языком руку доктора.
— Что с вами? — спросил доктор.
— Да вот, ума лишился, — еще жизнерадостнее заявил Шарик и наполнил кабинет врача шумным, веселым лаем.
Больной явно переигрывал, и для того, чтобы не допустить дела до перебора, слово, на правах местного человека, взял больничный завгар.
— Доктор, помогите моему другу. Излечите вы его христа ради от этой собачьей болезни.
И доктор разжалобился. Он поместил многоженца в буйное отделение, заверив обоих завгаров в скором и благоприятном исходе лечения.
Стулов, как, очевидно, догадались читатели, ушел от заслуженного наказания. Ни административные власти, ни комсомольская организация не могли, конечно, привлечь к ответу человека, находящегося в психиатрической лечебнице. Ни у одного человека не поднялась рука на больного. Что взять с Шарика? Сначала закрыл дело прокурор, затем сделал то же самое комсорг, наконец, разъехались по своим городам жены. В казанском аэропорту наступил полный штиль. Все забылось, успокоилось. Стулову не нужно уже было больше прятаться в лечебнице. Шарик перестал скулить, вилять задом, он поднялся с четверенек и, распрощавшись с медперсоналом, отправился в гараж.
Шоферы очень предупредительно встретили своего выздоровевшего зава. Многие из них верили в болезнь Стулова, полагая в простоте душевной, что распутный образ жизни завгара и был проявлением этого самого буйно-нервного заболевания.
— Вот теперь, — говорили шоферы, — когда человек излечился от собачьей болезни, он и в своей личной жизни наведет порядок.
Но надежды товарищей были напрасными. Шарик не стал наводить порядок в личной жизни. Не успел он выйти из больницы, как тут же с ходу справил две свадьбы: сначала одну, а через месяц другую. В общем, все в грязной жизни Стулова осталось по-старому. Вчера он праздновал очередную свадьбу, а сегодня жены снова били его у многострадального гаражного порога.
Мы не против публичных выволочек, обманщиков не грех иногда протащить носом по паркету. Но все же спасение утопающих не должно быть делом рук самих утопающих. И уж коли комсомольцам известно, какой болезнью страдает Шарик, то они должны оградить окружающих от очередного приступа этой собачьей болезни.
1946 г.
Закон Адата
С утра между супругами разгорелся спор. Джамилляхон, жена
