тебе не прокатиться верхом? – спросил он. – Я надеялся сегодня вывести обеих лошадей. Они устали за выходные торчать взаперти.
Майра сказала, что это хороший план. Мне ведь он тоже нравится, да?
– Хотя в тот раз твои мышцы сильно болели, – добавила она.
– И сейчас немного болят, – заметил я. – Не уверен, что справлюсь…
– Ну, – сказал Филип, – чем больше практики, тем легче становится.
Переодевшись для верховой езды, надев шлем и резиновые сапоги, я встретился с Филипом возле конюшни. Мне вновь досталась Леди.
– В этот раз уж постарайся ничего ей не сломать.
Я так и не смог понять, шутит Филип или говорит всерьез. Слишком тонкая грань отделяла его шутки от издевательств. Мое настроение внезапно испортилось, и я вновь задался вопросом, почему согласился кататься верхом. Хотя я же не согласился. Меня в это втянули. А я был слишком вежлив, чтобы отказать. Филип медленно и методично оседлал лошадей, мы сели на них и выехали из ворот.
– Сегодня поедем по другому маршруту, – сказал он, и я последовал за ним. Вскоре мы свернули на тропинку, до того узкую, что пришлось ехать гуськом. Она вывела нас на тропу, заваленную грудой камней, за которой разворачивалось огромное пустое поле.
Я чуть расслабился, напряжение понемногу начало отпускать. Вот почему я согласился. Мне это очень нравилось. Свежий воздух, ветер, щиплющий лицо. Ощущение хрупкого баланса. Внезапная, ошеломляющая свобода.
– Осторожнее, – сказал Филип. – Крепче прижми лодыжки к боку Леди.
– Да… простите.
В свете дня черты лица Филипа были проще, грубее, более плоскими. В тот самый первый вечер, когда я назвал его пожилым Гераклом, я был неправ. Теперь я видел, что он абсолютный, совершеннейший человек. Не скульптура сильного и великолепного бога. Мельче, ничтожнее, реальнее.
Я вновь взглянул на него: крупный нос, странно нежные губы. Окружившую нас тишину нарушал только сбивчивый топот копыт. Птицы зимой молчат.
Тропа наконец стала шире, и мы смогли ехать бок о бок.
– Значит, Майра говорит, что ты остаешься на Рождество.
Я крепче сжал поводья, гадая, какое направление примет наш разговор.
– Она очень добра ко мне… и сама предложила мне остаться.
Филип рассмеялся, но не похоже, чтобы ему было искренне весело.
– Но, конечно, если вы против… – начал я.
– Я много чего против, но не все в жизни складывается так, как мы хотим, верно?
Во мне что-то кольнуло – вспышка злости.
– Нет. Мне кажется, нет.
– Не знаю, на что ты там рассчитываешь, но на мою дочь – не смей.
– Боюсь, что…
– Это не мое дело? Нет уж, это стало моим делом, когда она заявилась сюда на восьмом месяце, как самая настоящая…
Шлюха. Это слово ему можно было не произносить, оно было очевидно. Леди прибавила шаг, словно чувствуя, как по всему моему телу пробегает дрожь.
– Она не может даже ответить, кто отец моего внука.
Она ему не сказала. Николас.
– Я вновь поставил ее на ноги… ты знаешь, чего это стоит? Заново собрать человека?
Я опустил взгляд; земля под ногами казалась жидкостью.
Собрать в форму, в которую она не вмещается… может быть, поэтому люди и разбиваются на части. Может быть, вот почему они ищут подземелья, полные тайн.
– А теперь ты заявляешься сюда в ритме вальса, – продолжал Филип резко и твердо, – и думаешь, что только трахаться с тобой ей и не хватает для полного счастья.
Слова повисли в воздухе, застыв, как снежинки. Вряд ли мне показалось, какое отвращение звучало в его голосе. Я старался оставаться спокойным, но гнев бурлил в моем горле.
– Вы же не думаете, что у Майры нет свободы воли, собственного мнения. Она…
– Может, есть, а может, и нет… но ты не должен думать, что можешь забрать ее отсюда. Или, – добавил он тихо, – стать частью всего этого.
– Я не думаю, что…
– Я не думаю, что ты меня понял. Ты как следует повеселился, прогулялся до болот, посмотрел на снег, поразвлекался с моей дочерью, а теперь – это очень просто – веселью конец. Позволь вновь задать тебе вопрос… ты остаешься на Рождество?
Тропа вывела нас на другую сторону поля, где вместо стены стояла ограда из колючей проволоки, а за ней начиналась дорога. Если бы я посмотрел вниз, я подумал бы, что упаду. Леди перешла на галоп. Генерал изо всех сил старался не отставать. Я попытался крепче сжать поводья, но руки горели, как и все мое тело, странным жаром.
– Может быть, вам стоит рассказать Майре?
На мгновение мне показалось, что Филип сбит с толку, но это выражение лица быстро сменилось раздраженным.
– Что ты имеешь в виду?
– Может быть, вам стоит рассказать ей, отчего вы такой… такой несчастный.
Он молчал. Что тому причиной – замешательство, гнев или удивление, я не мог сказать. Я продолжал.
– В тот день, когда я приехал, я стоял у камина в гостиной и смотрел на вашу фотографию, а потом вы вошли, мы поговорили и выпили. Я не мог отделаться от мысли, что где-то вас уже видел. Когда я сказал об этом Майре, она ответила, что такого быть не может, что вы выбираетесь из дома только на прогулку верхом или в Лондон.
– У меня нет времени на эту чушь. Я сказал тебе…
– «Сладкие субботы». Вот где я вас видел.
Грязь и камни хрустели под копытами лошадей. Голос Филипа был насмешливым.
– Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
– Я обычно встаю ночью, чтобы попить воды. С чердака мне видно ваше лицо. И когда я увидел его сквозь щель в занавесках, я узнал ваш профиль. Я видел вас там.
– Что за бред.
– Вы даже сами себе не хотите признаться. Вы заперли Майру в этом доме точно так же, как заперли себя в своем собственном подземелье.
Обладая инстинктом, о котором я не подозревал, я обернулся как раз вовремя, чтобы увернуться от удара Филипа.
Его лицо стало массой искаженной плоти, и я понял, что случится дальше.
– Стойте! – крикнул я, но Филип вновь потянулся ко мне, и на этот раз его пальцы схватили мою куртку. Я ударил ногами по бокам Леди, подался вперед, крепче сжал поводья. Пришлось ударить ее еще раз, чтобы она, наконец, рванула вперед. Я изо всех сил пытался увести ее с тропы. Я с трудом держался, ее движения становились резче, быстрее. Генерал не отставал. Обернувшись, я увидел перекошенное лицо Филипа и едва не соскользнул, наклонился вперед еще сильнее, вцепился в гриву Леди. Филипу не нужно было за мной гнаться,
