вниз. Открыв дверь каюты Томми, он увидел мирно посапывающую на полу медичку и иммигранта на кровати. Ничего странного или необычного. Только медичка держала в руке синюю железную шкатулку с какой-то гравировкой. Вик хотел посмотреть, но побоялся, что разбудит Коннели, а тогда вопросов не оберёшься.
Он вернулся наверх, чтобы проверить, как идут дела. Томми вёл «Катрину» по коридору, шаман выглядел сосредоточенным больше обычного.
— Я вывожу нас, капитан, — пробормотал Насиф. — Совсем чуть-чуть осталось…
Не успел он это проговорить, как они оказались окружены белым туманом. Насиф, массируя виски, рухнул на палубу и начал глубоко дышать, словно марафонец после тяжёлого забега. Ли упал на колени и выдохнул:
— Неужели мы выбрались?..
Вик сел рядом с шаманом и похлопал его по плечу:
— Отличная работа, дружище. Без тебя мы бы не справились. А я бы вообще пропал. Спасибо.
Насиф кивнул. А потом ещё раз и ещё. Продолжая кивать, он сказал:
— Спасибо вам, капитан. Вы показали мне, что к чему. Надеюсь, я не ошибся в вас. Очень надеюсь.
— Этот Ардаш — он знал тебя когда-то, да?
Насиф повернулся к Вику. Из глаз его потекли слёзы.
— Ардаш был моим младшим братом.
9. Реперкуссии зла
«Почему каждый строитель нового мира начинает с разрушения старого?»
Карл Лоуренс, последний король Синдиката
Эмма никогда ещё не видела настолько странного и мерзкого человека. Она не только слышала о дефектных, она даже жила в общежитии с одной такой — но Томми, похоже, гнил не столько телом, сколько душой. Всё его существо вызывало в ней такое отторжение, что находиться с ним в одном пространстве было подобно мучению. Эмма могла поклясться, что этот похотливый урод облизнул губы, посмотрев на неё в сотый раз за эти десять минут. Ей очень хотелось, чтобы капитан с командой вернулись поскорее. Ей хотелось, чтобы иммигрант пробудился и встал стеной между ней и этим мерзавцем. Но миссия Валентайна не предполагала скорого возвращения, а иммигрант едва цеплялся за жизнь. Поэтому ей приходилось терпеть общество этого дефектного хмыря.
Стоило ей прогнать эти мысли у себя в голове, как Эмма ужаснулась. Когда она стала настолько бессердечной? Неужели они всё-таки сломали её, как и обещали? Неужели она стала одной из них — такой же полной ненависти и презрения тварью, которой собственное существование было важнее всего? Нет, она не позволит этой стороне победить. Ни за что.
В памяти возникла картина: рулевой оскорбляет Ли, а затем бросает его на палубу. Но Ли оказался вовсе не тем беззащитным невинным мальчишкой, которым она его считала. Это был монстр в человеческом обличии. Казалось, он был истинным воплощением Первого Города — красивая внешность, под которой пряталась всепожирающая бездна, которой не было ни до кого дела. Как Город утилизировал всё вокруг, включая своих граждан, ради собственных нужд, так и Ли перепахивал врагов, чтобы выжить. Капитан Валентайн был тем ещё мерзавцем, но он был мерзавцем идейным. Он верил в то, что делал. Ли же походил на пса, который секунду назад ластился к тебе, а сейчас рвал твою руку в клочья. Может, она и в оценке Томми сильно ошиблась?
— Расскажите о себе, Марцетти, — сквозь силу выдавила она, стараясь смотреть в пол. Справа от неё началось движение, и в поле её зрения возник сам Томми. Рулевой присел на корточки перед ней, с вызовом глядя ей в глаза:
— Что, решила в знатока душ человеческих поиграть? — спросил он, сплюнув на палубу. — Что тебе нужно?
Эмма с гордостью выдержала его взгляд, не отводя глаз.
— Я просто решила спросить, кто вы такой. За это время я успела насмотреться на всех. Я знаю Насифа и Саргия относительно неплохо, я служила с ними, пусть и недолго. Но вы, Томми, вы — самая большая загадка для меня.
Томми хохотнул и, потеряв равновесие, с матами рухнул задницей на палубу, заставив Эмму ухмыльнуться. Потирая пятую точку, рулевой проворчал:
— Смешно тебе, когда другим больно, да?
— Разве же это боль? Это просто реакция организма на внешний опасный раздражитель. Сигнал от тела мозгу. То, что сидит в голове, может быть страшнее. И, мне кажется, именно это вас гложет больше всего.
— Правда что ли? — выдал Томми с нарочитым удивлением. — Как же так получилось, что ты знаешь больше обо мне, чем я сам, а?
— Потому что я зашиваю людей, Томми, — сказала Эмма, подаваясь вперёд. — И я всякое видела. Видела, как взрослые мужики плачут и ходят под себя, зовя маму. Я видела, как раненые сами ползут к утилизатору, чтобы не заставлять товарищей таскать их трупы. Я видела, как эти товарищи потом не позволяли перерабатывать трупы своих друзей. Как люди уходят в патруль, прекрасно зная, что квадрат кишит врагами, и они не вернутся. Я видела трусость, видела смелость, видела тупое упрямство, приводившее к смертям многих хороших людей, и видела самопожертвование, когда офицеры шли под трибунал по обвинению в измене, лишь бы не отправлять своих людей в самоубийственные миссии. Я ненавижу убийц и паразитов Синдиката, Томми. Я плохо понимаю людей, которые идут в армию убивать, а не получать гражданство. Больше всего я ненавижу добровольцев, воюющих за Первый Город. Тех, кто идут во Вне, чтобы убивать не похожих на первенцев людей, потому что это, якобы, «защитит наш стиль жизни». И здесь я оказалась по фальшивому обвинению. Синдикат принудил меня оказаться здесь. Но я им, по-своему, благодарна, потому что узнала много нового. Многое успела понять, о себе и людях. И вот что я вижу: ты не такой плохой, каким пытаешься казаться.
Томми молча закурил сигарету, а затем выдал:
— Вроде спрашивала про меня, а выдала свою историю жизни. Непорядок. Да и мне не интересно, кто ты, девочка. Ты, как и этот придурок капитан, не понимаете — вы приходите и уходите. А я и «Катрина» остаёмся.
— А как же твой помощник? Он тоже пришёл и уйдёт?
— Ты даже не знаешь, как он здесь оказался. Ты ничего не понимаешь, дорогая. И ничего не поймёшь. Тебе кажется, будто ты центр вселенной, вокруг которого всё крутится, да? Что только ты всё понимаешь и можешь решить. Но никому до тебя нет дела. Ты просто такой же винтик в этой огромной зелёной машине.
Эмма усмехнулась:
— Такое впечатление, будто ты меня подслушивал, когда я говорила с Валентайном.
— Я же говорю: тебе кажется, будто только ты всё понимаешь. А я тебя расколол почти с момента, когда
