Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
и даже несколько раздраженно.
Лена схватилась за шею и глупо спросила:
– Какие синяки?
– Тебя кто-то душил. Кто?
Она отмахнулась, словно это не стоило упоминания.
– Я повздорила с Эдди. Ерунда.
– Кто такой Эдди?
– Мой младший братишка.
– Младший, говоришь? А лапищи у него будь здоров!
На лице Лены снова промелькнул страх, даже ужас, и Карл уверился: дело здесь нечисто.
– Где сейчас твой брат?
– Ходит где-то.
– Где?
– Понятия не имею. Мне пора.
Лена встала, но Фабрициус схватил ее за руку.
– Стоять. Из-за чего вы повздорили?
– Какое ваше дело? – огрызнулась Лена с непонятно откуда взявшейся уверенностью и вырвалась из хватки. – Я ничего не сделала. Спросите в «У Рике».
Фабрициус посмотрел на Карла в поиске поддержки, но тот устало махнул рукой. Он подозревал, что Лена больше ничего полезного не скажет. К тому же полицейские ничего не могли ей предъявить – Карл не сомневался, что ее алиби подтвердится.
Лена выбежала из трактира на моросящий дождь, и Фабрициус с разочарованным фырканьем откинулся на спинку стула.
– Разговор с ней ничего нам не дал, шеф. Мы продолжаем топтаться на месте.
– Не совсем так, Фабрициус, – сказал Карл, закуривая сигарету. Он глубоко втянул дым в легкие и добавил: – Нужно найти этого Эдди. У меня предчувствие, что Лена чего-то боится. И не только побоев своего брата.
– Снова вы со своими предчувствиями! – вздохнул Фабрициус и, когда Карл лишь молча улыбнулся, щелчком пальцев подозвал хозяйку. Потом небрежно добавил: – Это предчувствие подсказало вам избавиться от тетради госпожи Шенбрунн?
Карлу показалось, словно его ударили ниже пояса, как на нечестном бою. Он ошарашенно заморгал, уставившись на своего помощника.
– Во всяком случае, в отчетах о тетради ни слова, – продолжил Фабрициус, спокойно чистя ногти зубочисткой, и только выступивший на залысинах пот выдавал, что он тоже взволнован.
– Как давно вам об этом известно? – спросил Карл. Отрицать свою вину казалось бессмысленным.
– С тех пор, как увидел выражение вашего лица, когда мы вышли из квартиры, – отозвался Фабрициус. – Вы были ужасно смущены. Но не волнуйтесь, я никому не выдам ваш маленький секрет. Мне просто любопытно. Неужто шустрая Рита записывала в тетрадь имена своих клиентов, и ваше было в их числе?
Карл ударил кулаком по столу. Хозяйка трактира, которая подошла за расчетом, пискнула и оставила мужчин одних.
– Конечно нет!
– Не горячитесь вы так, я просто спросил, – сказал Фабрициус, которого этот разговор явно забавлял.
Карл, напротив, чувствовал себя мошенником, которого вывели на чистую воду.
– Это… личное, – промямлил он, умоляюще глядя на Фабрициуса и одновременно презирая себя за слабость. Почему он не может сказать правду? Почему так стыдится своего происхождения, словно это его, Карла, вина, что в младенчестве его оставили на милость жестоким сестрам?
– Личное?
– Дело касается моей семьи.
Фабрициус рассмеялся.
– Странно, я всегда думал, что у вас нет семьи. Я почти завидовал: ни родителей, которых можно разочаровать, ни сестер, которые высасывают из тебя последние деньги… Вот так: думаешь, что знаешь человека, а он… – Фабрициус встал из-за стола. – Это ваше дело, – добавил он. – Я буду нем как могила. Как общая могила, в которой похоронили нашу бедную старушку.
Карл вздрогнул, но выдавил из себя благодарную улыбку и расплатился. Они вышли из трактира. Фабрициус радостно насвистывал всю дорогу до полицейского автомобиля, на котором они приехали, и Карл подозревал, что только что выписал своему помощнику долговую расписку на неизвестную сумму.
Глава 28
Выдержки из дневника
Психиатрическая лечебница, пригород Бранденбурга
18 февраля 1917 года
Холод сковал землю подобно тому, как злой тюремщик сковывает заключенных в ледяные кандалы. Мы промерзли до костей, а угля не хватает, чтобы согреть больничные казармы. Дома тоже стоит холод. Вчера ночью температура за окном опустилась ниже двадцати. Малышка Хильда спит в нашей постели, вместе мы пытаемся хоть как-то согреться.
Страшно представить, каково солдатам, которые сейчас на передовой…
Стыдно сказать, но за время, прошедшее с последней записи, еще несколько пациентов умерли от голода. В этом году у нас семнадцать смертей, большинство – от недоедания.
Один из этих семнадцати был мне особенно дорог. Отчасти в его смерти виновата я. Я плачу о нем, когда никто не видит.
Речь о том самом солдатике, который передал мне письмо для родных. Главный психиатр решил, что, судя по симптомам, бедняга должен пройти курс электрошоковой терапии, поэтому я отвела его в процедурный кабинет, где ждал врач с уже приготовленной аппаратурой.
Я не раз слышала слова врачей о том, что электрошоковая терапия необходима, что мы оказываем больным милость, поскольку только сильная боль может проникнуть сквозь туман невроза и тем самым излечить больного. Как нам, медсестрам, сказали: важно застать пациента врасплох. Только неожиданная боль может приостановить тремор.
Я присутствовала на некоторых лечебных процедурах – ассистировала врачам – и с трудом выносила крики пациентов, но врачи настаивают на том, что боль необходима. Мне внушали, что нужно быть беспощадным, потому что если прервать терапию посреди сеанса, то все усилия пойдут прахом. Когда разряды тока кажутся неэффективными и пациент умоляет нас остановиться, необходимо увеличить силу разрядов. Подчас сеанс должен длиться аж пять минут без перерыва.
Когда я привела солдатика в процедурную, он от одного вида электрического аппарата впал в панику. Он дрожал и потел, но мы привязали его ремнями к кушетке и подключили электроды к вискам. Я сказала:
– Это доктор Фридберг, он врач. Он вам поможет. Все будет хорошо.
И мы включили ток.
Мне никогда не забыть выражение его лица и отразившиеся на нем агонию и страх! Когда доктор Фридберг начал снижать заряд, я увидела, что стрелка стояла выше девяноста вольт. Вздрогнув, я повернулась к солдатику, который безвольно обмяк. Тот прошептал:
– Я умираю.
Я хотела было успокоить его, потому что верила, что все будет хорошо. Но затем его лицо осунулась, а сердце у меня под рукой остановилось. Он был мертв.
Доктор Фридберг тоже выглядел потрясенным, но быстро взял себя в руки и сказал лишь:
– Одним невротиком меньше. А то развелось их…
Я обмыла мертвеца и позвала гробовщика. Вскрытие никто проводить не стал, а семье сообщили в письме, что он умер от слабости и истощения.
Я не могу забыть этого солдатика. Слово «слабость» кажется насмешкой: он не был слаб, у него было крепкое телосложение, он голодал меньше многих других и больше всего на свете хотел вернуться домой, к семье. От горя мне парализует руки и разум, я с трудом могу сосредоточиться на своей работе, потому что все время думаю о нем.
Его жизнь стоила так же мало, как та монетка,
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
