Инспектор Свен-Эрик Стольнакке сидел в своей гостиной перед телевизором. Он выключил звук, на случай если у двери замяукает кот. Он уже видел этот фильм, в котором Том Хэнкс влюбляется в русалку.
После ухода Манне дом опустел. Время от времени инспектор выходил на обочину дороги и негромко звал кота. Теперь он устал. Не от поисков, а от постоянного вслушивания, которое давно потеряло всякий смысл.
И ничего нового о пропавшем священнике. Уже в субботу информация о случившемся просочилась в обе вечерние газеты. Этой теме они посвятили целый разворот. Опубликовали комментарий специалиста из Государственного управления полиции, но не той женщины-психиатра, которая однажды приезжала к ним в участок. Одна из вечерних газет вспомнила случай, произошедший в семидесятые годы во Флориде, когда какой-то сумасшедший лишил жизни двух проповедников-ривайвелистов.[31]В тюрьме преступника до смерти забил один из заключенных, когда тот занимался чисткой туалетов. Правда, он хвастал перед сокамерниками другими убийствами, которые, как он утверждал, остались нераскрытыми. На развороте красовалась фотография Стефана Викстрёма. Фразы «несчастный священник», «отец троих детей», «убитая горем вдова» сразу бросились Свену-Эрику в глаза. Слава богу, о возможных хищениях из фонда не было ни слова. Как Стольнакке заметил, журналисты не вспомнили и о том, что Викстрём был противником рукоположения женщин.
Разумеется, ресурсами для охраны всех священников Кируны и окрестностей полиция не располагала. Стольнакке видел, как упало настроение его коллег, когда одна из газет написала: «Полиция: Мы не можем вас защитить». «Экспрессен» давала советы тем, кто почувствовал угрозу: «Избегайте появляться на улицах в одиночку; меняйте маршруты прогулок; ходите на работу не той дорогой, которой возвращаетесь домой; запирайте двери, не паркуйте машину возле закрытых помещений».
Все это было понятно и дураку.
Свен-Эрик снова подумал о Манне. Бесследное исчезновение в каком-то смысле хуже смерти. Пропавших без вести не оплакивают, лишь продолжают мучиться бессмысленной надеждой. Голова инспектора раскалывалась от самых ужасных предположений. А ведь Манне всего лишь кот! Что, если такое случилось бы с его дочерью? Думать об этом было выше сил.
Пастор Бертил Стенссон сидел на диване в своей гостиной. За его спиной на подоконнике стоял стакан коньяка. Правая рука Стенссона лежала на затылке жены, в то время как левой он ласкал ей грудь. Пастор не спускал глаз с экрана телевизора, где шел старый фильм с Томом Хэнксом. Лицо Стенссона выражало умиротворение.
Он трогал ладонью одну грудь и шрам на месте другой. Он помнил, как переживала жена накануне операции четыре года назад. «Я хочу быть желанной и в шестьдесят», — говорила она. Но он любил этот шрам больше груди, которая когда-то была на его месте, как напоминание о быстротечности жизни. Сказано: «Прежде нежели котлы ваши ощутят горящий терн, и свежее и обгоревшее да разнесет вихрь». Этот шрам научил его отличать главное от второстепенного, правильно распределять время между работой и досугом, службой и семьей. Одно время он даже хотел прочитать о нем проповедь. Однако не решился, потому что не чувствовал за собой такого права. Он, утративший веру и силы, просто не находил подходящих слов. Это шрам проповедовал Бертилу. А о шраме пусть скажут другие.
Четыре года назад он говорил об операции с Мильдред. Не со Стефаном, не с епископом, с которым они дружили вот уже много лет, а с ней. Тогда он плакал, а Мильдред слушала. И он доверял ей.
Мильдред сделала его сумасшедшим. И сейчас, лаская шрам указательным пальцем левой руки, Бертил не мог вспомнить, что его так в ней злило. Ее независимость? То, что она вечно лезла не в свои дела?
В глазах Мильдред он не имел никакого авторитета. Она уничтожила его, никогда не спрашивала у него ни разрешения сделать что-либо, ни совета. Она совершенно не умела ни работать в коллективе, ни притворяться.
Это он напрягался изо всех сил, тщательно подбирал слова, разговаривая с подчиненными, не хотел доставлять им лишних хлопот. Он не покушался на их свободу и многое брал на себя. Тем не менее он был руководителем и время от времени не мог не напоминать об этом Мильдред. Как в той истории с похоронами.
Один их бывший прихожанин объявил о выходе из церкви. Однако за год до своей болезни он снова стал ходить на службы к Мильдред. Потом он умер, а перед смертью изъявил желание, чтобы Мильдред отслужила по нему заупокойную.
Она организовала гражданскую панихиду. Разумеется, Бертил мог бы закрыть на это глаза. Однако он пожаловался на нее в кафедральный капитул, и ее вызвали к епископу. Стенссон полагал, что все сделал правильно. В конце концов, зачем нужны правила, если не требовать их выполнения?
Вернувшись от епископа, Мильдред продолжала работать как ни в чем не бывало и ни разу ни единым словом не помянула этот случай.
Она не чувствовала ни унижения, ни обиды, поэтому Бертил начал подозревать, что епископ взял в этом деле ее сторону. Может, он сказал ей, что вынужден поставить на вид ее поведение исключительно из-за настойчивости Бертила, и они, не сговариваясь, сошлись на том, что Стенссон — обидчивый и даже несколько завистливый тип, не вызывающий доверия в качестве руководителя. Не так-то часто люди заблаговременно пекутся о спасении души.
Сейчас, поглаживая шрам на месте груди жены, Бертил Стенссон был искренен, как на исповеди. Разумеется, он немного завидовал, его раздражала та простая, бесхитростная любовь, которую вызывала в людях Мильдред.
— Мне ее не хватает, — сказал Бертил жене.
Он тосковал по Мильдред и знал, что утешится не скоро.
Жена не стала уточнять, кого он имеет в виду. Она переключила канал и приглушила звук.
— Я недостаточно поддерживал ее в работе, — продолжал пастор.
— Вовсе нет, — возразила ему жена. — Ты дал ей возможность проявить инициативу. Тебе удалось удержать в общине и ее, и Стефана, а это большое достижение.
Пара скандальных священников.
Бертил покачал головой.
— Так помоги ей сейчас, — сказала жена. — Ведь она многого не успела. Раньше она могла сама заниматься своими делами, сейчас кто-то должен работать вместо нее.
— Как ты себе это представляешь? — рассмеялся пастор. — Большинство женщин из «Магдалины» смотрят на меня как на врага!
Жена улыбнулась.
— Но ведь ты можешь поддерживать их и помогать им, не требуя взамен ни любви, ни благодарности. Я возмещу тебе все это.
— Пойдем спать, — предложил пастор.
«Волчица, — вспомнил Бертил, сидя на унитазе. — Я должен организовать зимой наблюдение за ней на деньги фонда. Это то, чего хотела Мильдред».
