Словно мечет землю сильная рука.
Дед глядит на часы.
– Так, ладно. Не уснет.
Поднимается со своего места. Проходит в комнату к бабке, и Мишель слышит, как он двигает там табурет, а потом, кряхтя, влезает на него. Неужели на шифоньере собирается что-то искать?
– Никита! Ты чего там?
– Да вот я… Посмотреть хотел тут. Ничего такого. Не волнуйся, Марусенька. Фотоаппарат. Обещал показать тут…
– Ты куда собрался?
– Мы с мужиками… В дежурство. Это что ж… Это где, интересно…
– До утра, что ли?
– До утра, Марусенька.
– Дай, перекрещу тебя.
– Ну, крести. Для подстраховочки!
Дед снова появляется в кухне – растерянный и сердитый.
– Слушай-ка… А ты там на шифоньере у меня… Не брала ничего?
Мишель чувствует, что краснеет: уши начинают гореть. Но соврать деду не может.
– Брала.
– Отдавай.
Он смотрит на нее недовольно; в детстве от такого его взгляда ей делалось страшно, но тогда дед был огромным, а она маленькой – и хоть он никогда и пальцем ее не трогал, сведенные вместе кустистые брови означали, что она может впасть в немилость. Теперь – она как-то очень остро и внезапно это сейчас понимает – ей не страшно на него смотреть, а стыдно. Потому что теперь большая и сильная – она, а маленький тут он, как бы ни пыжился. Мишель без споров встает и идет в свою комнату, достает пакет с «Макаровым» и возвращается в кухню.
– Вот. Сорян.
Дед вынимает пистолет из пакета, крутит его в руках, достает обойму, проверяет патроны. Вздыхает.
– Ты хоть знаешь, как предохранитель-то переключить?
– Ты показывал.
– А, да?
Он взвешивает пистолет в руке и вдруг протягивает его обратно Мишель – рукоятью вперед.
– Дарю.
– Реально?
– Реально.
Она настороженно зыркает на него.
– Чего это?
– Такое время. Пускай будет.
Из двора кричат ему:
– Никита Артемьич! Идешь?
Он целует Мишель в макушку и идет обуваться. Она встает проводить его до прихожей.
– Куда?
Он качает головой – сказал бы, да бабка услышит. Шлет ей еще один воздушный поцелуй, защелкивает дверь.
11.
Больше он не даст себя задурить.
Этими своими словами, про то, что Егор, дескать, избранный, поп его здорово обескуражил. Ну конечно, говорит себе Егор – любому пацану это скажи, у него шарики за ролики заедут. Во всех его фантастических книжках герои непременно были для какой-то волшебной хрени избраны, и обязательно фигачили предназначение судьбы. Закон жанра. Знает, блин, что хочет услышать человеческое сердце, и именно это ему заливает.
А спрашивать не про предназначение было, а про то, что случилось с Кольцовым и с Цигалем. Что значит – обуяны Сатаной? То же, что произошло с людьми, которые топились в реке? Пускай правду скажет. Пока он на этот раз правду не скажет, Егор его в покое не оставит. Это, может, единственный у него шанс докопаться до того, что все это значит. Сейчас или никогда.
Вчера взятка сработала. Егор не сомневается, что сработает и сегодня – таких голодных и таких обозленных глаз он на Посту не видел никогда.
Он поднимается к двери изолятора. На страже сегодня стоит Жора Бармалей.
– Тебе чего надо?
Егор с ходу достает консервы.
– Мне надо поговорить с ним. Полчасика. Пустишь – отдам. Тушенка это.
