– Не сходи с ума! – сказала Габриэль.
Джулиус нервно взъерошил себе волосы и бросил ей, теряя самообладание:
– Все, не могу так больше, уезжаю в Лондон.
Он выбежал из комнаты и прокричал слугам, чтобы Мэндер подал автомобиль.
Габриэль пожала плечами и зажгла сигарету. Что ж, если ему нравится вести себя как преступник, убегающий от правосудия, ради бога. Через несколько часов отправит телеграмму откуда-нибудь с дороги, потом еще одну из Лондона и позвонит еще до завтрака.
– Скоро приеду! – Его голос где-то далеко на линии казался слабым и измученным. – Не могу больше.
– Ладно, – ответила Габриэль.
– До обеда съезжу в Сити, посмотрю, как там дела, потом вернусь. Спала?
– Мертвым сном, как обычно.
– Везет тебе. Что-нибудь надо?
– Нет.
– Заскочу в «Картье», гляну, есть ли что-нибудь симпатичное.
– Да не надо.
– Но я хочу. Мне самому любопытно. В городе ужасно холодно. Хочешь еще шубу? Ты что-то говорила про шиншиллу на днях. Алло! Слышишь меня? Не клади трубку.
– Мне надо на конюшню, не хочу опаздывать. Пока.
Она повесила трубку, посмеиваясь про себя. Вот сумасшедший! Хорошо, что он вернется. Проходя через холл, она увидела мать. Та стояла у дверей столовой и делала вид, что просматривает утреннюю прессу.
– Отец звонил? – спросила Рейчел, поднимая взгляд от газеты.
– Да, ему в городе надоело.
– Меня не просил к телефону?
– Нет, торопился.
– Что ж он такой неугомонный? Все время меняет планы, никак не подстроишься. Вчера умчался, ничего не сказав.
– Я бы на твоем месте не беспокоилась, – небрежно бросила Габриэль. – Он всегда такой. Я просто не имею его в виду, когда строю планы, вот и все.
Она щелкнула хлыстом по сапогу и вышла в холл, свистом подзывая собак.
Так типично для матери – страдать и делать вид, что распорядок в доме нарушен. Как будто что-то случится, если не сесть за стол вовремя или гостей будет больше, чем ожидалось, и это создаст неудобства слугам. Им же платят за работу. Габриэль ужасно не нравилось, когда мать начинала заниматься домом в Мелтоне, она считала его своей вотчиной и своим хозяйством. Зачем она вообще притащилась в Мелтон? Ей же тут явно не нравится. Все было так хорошо, когда тут были только они с папа́. Ну и еще гости.
Габриэль испытала огромное облегчение, когда у матери разболелся бок и она, встревожившись, объявила, что срочно возвращается на Гросвенор-сквер полечиться. Все это время Габриэль казалось, что она живет под каким-то гнетом, не может дышать и вести себя свободно.
Рейчел видела, что муж и дочь испытывают явное облегчение от ее отъезда. Она стояла на крыльце, чемоданы уже сложили в автомобиль, горничная суетилась вокруг с меховым пледом и собачкой, и Рейчел чувствовала себя так, будто она нежеланная гостья, которую хотят поскорее выпроводить. Гостья в собственном доме! А хозяйка – Габриэль: с непокрытой головой, раскованная, отдающая за нее приказы водителю:
– Цветы сзади поломаются, Мэндер. Положи их на переднее сиденье. Аккуратнее…
И рядом с ней чересчур оживленный Джулиус.
– Ладно, Рейч, поспокойней там, в Лондоне, – напутствовал он ее больше для вида. – Не переутомляйся. Пусть доктор займется тобой основательно, а станет чепуху городить, не слушай. До свидания, дорогая.
– До свидания.
Дежурный поцелуй, сначала от Джулиуса, потом от Габриэль, изнурительное усаживание в машину со всеми этими пледами и накидками, собачкой и грелкой. Горничная рядом с шофером на переднем сиденье.
– До свидания.
Рейчел натянуто улыбнулась мужу и дочери через стекло, помахала рукой, машина тронулась с места. Рейчел оглянулась, но они уже направлялись к дому, сразу же забыв о ней. Габриэль обнимала отца за плечи, а он подзывал собак. У них впереди был целый день, в котором ей не нашлось места.
Что бы случилось, постучи она сейчас в стеклянную перегородку и вели Мэндеру возвращаться, потому что передумала? Увы, у нее не хватило смелости. Пока автомобиль выезжал из ворот и выруливал на главную дорогу, Рейчел размышляла о том, что ехать в Лондон – долго и утомительно, что всю дорогу она будет видеть перед собой две прямые спины: горничной и шофера, и ее единственное утешение – грелка, которая хоть немного облегчает боль в боку, и теплое тельце собачки, согревающее ее колени.
А Джулиусу и Габриэль казалось, что они снова могут дышать полной грудью, что коридор стал шире и просторнее и дом снова полностью принадлежит им. Даже гончие радовались: подпрыгивали, виляли хвостами и громко лаяли на Джулиуса, который замахивался на них тростью.
На бледном небе сияло солнце. Ночью прошел дождь. Тонкий ледок, из-за которого целую неделю никто не охотился, растаял, и дорожки покрылись грязной кашицей из земли и щебенки.
– Если постоит такая погода, завтра можно будет охотиться, – сказала Габриэль. – Пойдем в конюшню.
Они завернули за угол дома, шагая нога в ногу, держась за руки и напевая хором:
Он мои черные глазаУкрасил синевою,И все за поцелуй одинВчера с его женою[66].
Зима прошла, и наступила весна, но Габриэль не скучала ни минуты, все свое время проводя в седле. Потом подошел к концу очередной охотничий сезон, пришла пора попрощаться с Мелтоном и отправляться на юг, в Ньюмаркет – с наступлением апреля начался сезон скачек, в частности весенние скачки в Эпсоме. Сначала жеребец по кличке Гэйлорд довел Габриэль до бешенства тем, что не взял Кубок Сити и пригородов[67], но вскоре к ней вернулось хорошее настроение, потому что на следующей неделе в Ньюмаркете Фоллоу Ми подтвердил свою исключительную выносливость.
Потом наступил май, и Габриэль провела все лето на острове[68], выехав с него лишь дважды: в первый раз на «Эпсомское дерби» и неделю скачек в Аскоте в июне, а второй – в Гудвуд. А все остальное время она проводила за штурвалом «Адьё Сажес» или нежилась в шезлонге на роскошной палубе «Странницы», под звуки граммофона и в окружении молодых людей.
То ли потому, что лето тысяча девятьсот тринадцатого года выдалось необычайно ненастным – весь июль и август бушевали дожди и шторма, и выйти под парусом удалось считаные разы, то ли из-за самой атмосферы в Каусе и того, что Габриэль наскучило жить у моря, она стала терять интерес и к регатам, и к скачкам, да и разговоры одни и те же ей надоели.
