Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
– Мы здесь. Если понадобимся.
В машине по дороге домой Ханна молча сидела рядом со мной, уставившись в окно на пустую вечернюю дорогу. Она была в своей обычной одежде, с сотовым, зажатым в руке. Я потрепал ее по колену, она взглянула на меня, и мы обменялись улыбками.
– Ты точно не хочешь остановиться у клиники? – спросил я. – Или у «Макдоналдса»? Или у паба?
– Отвези меня домой, – сказала она. – Просто я… – Ее голос замер в ночи.
– Что такое? – спросил я.
Ханна покачала головой, потом заправила волосы за ухо, и я заметил на ней те серьги в виде колец, которые подарил ей на четырнадцатилетие. Я купил их в маленьком ювелирном магазинчике в Бате, когда она лежала в больнице. В конце концов Ханна взглянула на меня:
– Ничего уже никогда не придет в норму, правда, папа? Давай будем честными.
Мы ехали по пустынным тихим улицам в полном одиночестве. По обеим сторонам стояли викторианские дома, и в надвигающейся темноте их окна зажигались теплым светом. Миновали церковь, за которой далеко в поле простиралось кладбище. Ханна заметно вздрогнула.
– Давай сотворим что-нибудь завтра утром, – предложил я. – Поедем в Дорсет, позавтракаем в какой-нибудь обветшалой прибрежной кафешке, будем читать газеты и комиксы, вволю налопаемся рыбы с жареной картошкой?
Ханна улыбнулась мне такой знакомой улыбкой – благожелательной и снисходительной, – какой родители могут улыбаться ребенку, который только что попросил устроить ему день рождения на Марсе. Потом она вновь уткнулась в телефон и принялась набирать текст. Такие вот нынче дети.
Подъехав к дому, мы увидели нашего упитанного кота, который сидел на стене и, вероятно, поджидал нас.
– Мальволио, жирный маленький ублюдок! – выйдя из машины, прокричала Ханна.
Кот лениво затрусил к ней. Я заметил, что, нагибаясь погладить его, она осторожно придерживалась другой рукой за воротный столб.
Несколько лет я откладывал ее театральный дебют, но, по правде говоря, она всегда была превосходной актрисой.
Ханна
Утром, все еще чувствуя себя немного униженной после обморока на сцене, я села гуглить «большие театральные бедствия». Я выяснила, что в постановке 1948 года актриса Диана Виньяр, с закрытыми глазами играя сцену лунатизма леди Макбет, упала в оркестровую яму с высоты пятнадцать футов. От этого мне стало чуточку легче.
Кстати, актриса не пострадала.
Чувствую, что должна объяснить, из-за чего упала в обморок. Потрясающая побочная сюжетная линия моего основного заболевания, в детали которого я не собираюсь сейчас углубляться, поскольку сегодня суббота, состоит в том, что я страдаю от аритмии. Это означает, что иногда мое сердце пропускает один или два удара. Или несколько, как барабанщик из дерьмовой группы, играющей инди-рок. И тогда у меня кружится голова, а иногда я отключаюсь. Этого уже давно не случалось, и чертовски обидно, что так произошло именно на сцене. И еще я знаю: папа из-за этого здорово психует, пусть даже и притворяется спокойным. Наверное, лежа в постели, он размышляет о том, как меня защитить, и почти не сомневаюсь, что это будет означать конец моей главной роли в нашей пьесе «Давай валяй, сексистский придурок».
И действительно, в девять часов тридцать восемь минут начинается ожидаемый мной дружеский разговор режиссера с дочерью. Я сижу за кухонным столом, поедая толстый тост и слушая Регину Спектор. Неслышно входит папа, выключает мой диск и садится напротив.
– Ханна, – бодро начинает он, хлопая ладонями по столу, – я тут подумал…
– Ты подумал и решил, что мне не следует сегодня играть, – говорю я, откусывая кусочек тоста и делая вид, что читаю эсэмэски в телефоне. – Или завтра. Знаешь, просто чтобы обезопасить себя.
– Нет, просто…
– Папа, не надо.
– …на сцене очень жарко, и еще эта напряженная обстановка, и тебя то и дело куда-то волокут и швыряют и запирают в буфете. Есть даже эпизод, в котором тебе приходится нырять лицом в торт со взбитыми сливками.
– Знаю, – отвечаю я, просматривая бесконечные и малопонятные сообщения от Дженны, которая, пытаясь запутать родителей, изобрела собственный язык эсэмэсок. – Я там была.
Папа протягивает руку, осторожно забирает у меня телефон и кладет его на стол. Терпеть не могу, когда он так делает.
– Следующая постановка будет осенью. Мы непременно найдем тебе обалденно хорошую роль – просто не такую маниакальную. Что скажешь?
Тяжело вздохнув, я смотрю на него. Раньше, когда он глядел на меня таким заботливым родительским взглядом, я всегда слушалась его, но в последнее время это начинает действовать мне на нервы.
– Нет, – говорю я. – Не договорились.
– Да ну?
Он такого не ожидал. Замедленная реакция, как в комедиях.
– Я буду играть в этой пьесе. Ты дал мне эту роль, и я буду ее играть.
– Но, Ханна…
– Папа, я отключилась, когда нас вызвали на поклоны, – вот и все. Сегодня буду пить больше воды. Не стану принимать все близко к сердцу. Но нельзя просто выдернуть меня. Неужели не понимаешь? Нельзя больше так делать.
У него подавленный вид. Мы не часто ссоримся – по сути дела, почти никогда. Подумать только, этот мужик недавно видел, как его дочь спикировала на пол перед зрителями в количестве восьмидесяти пяти человек, – это просто жесть! К тому же я не говорила ему, но в последнее время я очень быстро устаю. Я с трудом преодолела несколько последних недель школьного семестра, едва не засыпая после ланча и тыча в себя циркулем, чтобы не вырубиться на сдвоенном уроке математики. Но я не сдвинусь с места. Меня достали. Нужно сопротивляться.
Мы оба одновременно открываем рты, чтобы заговорить, и в этот момент приходит еще одна эсэмэска. Я хватаю телефон, радуясь поводу отвлечься. Это от Джея, сына Салли. Он спрашивает, можно ли ему ко мне зайти. Я знаю Джея с четырех лет. Мы вместе ходили в детский сад и потом на каждом этапе обучения были обречены на дружбу, избежать которой не могли. Салли и мой папа – лучшие друзья навек, а когда ваши родители дружат, вас стремятся сдружить, нравится вам это или нет. К счастью, Джей – нормальный парень. Он такой большой неразговорчивый тинейджер, бродит по дому, как лабрадор. Теперь мы не так близки, как в детстве, но по-прежнему тусуемся. Он играет в видеоигры, я читаю комиксы, и мы часами просиживаем на одном диване. Правда, в последнее время он стал каким-то впечатлительным, не знаю почему. Слишком часто беспокоится о том, как бы не показаться этаким жирным социальным изгоем. То есть ему определенно следует время от времени обращать внимание на личную гигиену, и его смехотворно длинные неопрятные волосы уже лет десять как вышли из моды, но людям он нравится – нравится потому, что в этом невероятно циничном мире он прямо-таки кипит энергией и энтузиазмом. К тому же он вроде как симпатичный, но мне неловко думать о нем «с этой стороны» – отчасти потому, что мы росли вместе, а еще потому, что он склонен относиться ко мне как к какой-нибудь болезненной наследнице из викторианской мелодрамы. В этом образе нет буквально ничего сексуального, если только вы не боготворите нижние юбки и чахоточную бледность. Я точно не боготворю.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
