Усадьба Доржиева действительно оказалась стройкой. Высокий забор за которым угадывалось какое-то сооружение. В таком виде могло это быть что угодно — дворец, обсерватория, баня или просто доходный дом. В темноте Унгерну послышался странный звук — какой- то протяжный зов, ниоткуда идущий и зовущий в никуда. «Опять мистика и какая-то чертовщина! И разве Даме с веером здесь место? Похоже на глупый розыгрыш. Прав был лихач — не стоило сюда ехать…». Но извозчика уже и след простыл. Даже гонорар свой не успел получить — заветную бумажку в двадцать пять рублей. Впрочем, неожиданная экономия барона совсем не обрадовала, скорее встревожила.
Чтобы успокоиться и привести в порядок мысли, барон прошелся вдоль забора. А что, собственно, случилось? Чего он испугался? Может ему, Черному Всаднику, тут самое место?
Внезапно распахнулась скрытая в заборе калитка.
— Господин Унгерн фон Штернберг? — голос незнакомца звучал приветливо, легкий акцент выдавал иностранца.
— Я здесь по делу…То есть меня пригласили…То есть… — барон с трудом подбирал разлетевшиеся от неожиданности слова.
— Прошу вас, — пропуская гостя во двор, незнакомец отступил в сторону.
Странный человек. Поблескивающая в лунном свете макушка идеально выбритой головы, развитые скулы азиата, халат с широченными рукавами. Заперев калитку, незнакомец скрестил на груди руки и, не мигая, уставился на барона. Торжественно, крупными хлопьями падал снег. Со всех сторон наступали высоченные сосны, но их верхушки безжалостно срезались чернотой ночного неба. Протяжно завывал ветер, сосны, покачиваясь, зловеще скрипели. И ещё уже знакомый звук, тревожный и странный, тот самый, который удивил Унгерна и напугал сбежавшего извозчика…
Окончив сеанс довольно таки невежливого разглядывания гостя, странный человек обнажил в улыбке редкие зубы под щеточкой усов:
— Я — Агван Лобсан Доржиев[2] — представитель тибетского Далай-ламы в России. Мы вас давно ждем, барон. Мы — это и та, ради которой вы приехали. Прошу!
Вблизи загадочное сооружение за забором ещё больше походило на обычную стройку — ребра стропил, зияющие намеки окон, пустота дверных проемов. Но конечной станцией холодного путешествия по заснеженным улицам Петербурга оказалась монгольская юрта. Да, да, обычный приют кочевников, невесть как очутившийся на окраине столицы. В русских сугробах и среди высоких карельских сосен юрта смотрелась диковато — как этнографический экспонат Кунсткамеры, предложенный вниманию праздного зеваки.
— По Высочайшему разрешению императора этот земельный участок отведен для строительства нашего храма, — объяснил Доржиев. — Теперь свет с вершин Тибета озарит и столицу Российской империи. А юрта — это временное пристанище, пока строим наш общий дом…[3]
Доржиев откинул войлочный полог и они вошли. Внутри юрта казалась гораздо больше, чем снаружи. Стены тонули в полумраке, расширяя пространство, отрицая определенность. Центром служила жаровня, подмигивающая Унгерну сотней красных угольков-глаз. Всё вокруг пронизывало хитросплетение незнакомых удивительных запахов, они обвивали фигуру барона, змеились по его распахнутой шинели, щекотали ноздри и ласкали плотно сжатые губы. С запахами в голову заползал какой-то туман, липкая дурь и хмарь… И еще звуки. Казалось по тёмным закоулкам внутренних пространств юрты кто-то шепчется, нет, скорее молится, взывая к неведомым богам…
Только теперь барон увидел ее. Знакомый веер лежал рядом. Из-под груды мехов и звериных шкур показалось смеющееся женское лицо, потом тонкая рука. Слегка согнутая, ладонью вверх, кисть открыла место для поцелуя. Если Унгерна чему-то и научили в Морском кадетском корпусе, то это хорошим манерам. Манеры эти только тем и хороши, что могут иногда пригодиться, хотя, в общем, вещь совершенно никчемная. Припав к горячей от желания руке, он невольно скользнул взглядом дальше, вдоль нежных линий, подсказывающих направление. Под серебристой инеем мехов, прикрывающих тело незнакомки, легко угадывалась нагота…
— Простите, барон, что принимаю вас в таком виде! — Дама с веером села, подтянув колени к подбородку — движения легко угадывались под покрывалом, оставляющим открытым только лицо. На лбу черная смоль волос, тонкий контур бровей, россыпь озорных веснушек по щекам. Вообще-то красивым женщинам веснушки не полагаются, но здесь всё было на своем месте и делало улыбку неотразимой.
— Это я так лечусь, — продолжала Дама с веером, лаская глотками золотистую пиалу. — Агван Доржиев известен всему Петербургу как великий целитель из Тибета, его настои горных трав творят чудеса… Кстати, барон, а вам что, совсем неинтересно как меня зовут? Агван меня не представил, а вы даже не поинтересовались. В конце концов это невежливо, вам не кажется?
О том, что у Дамы с веером может быть имя — Унгерн как-то не подумал. Как не хотелось думать и о многом другом. Чувствовал он себя совсем обалдевшим от этих дурманящих запахов, от позывных обнаженного женского тела под тройным слоем звериных шкур, от неумолкающего шепота из темных пространств юрты, где никого не было. Слишком много даже для Черного Всадника.
— Позвольте на правах хозяина вмешаться в ваш разговор и исправить досадное недоразумение, — произнес теперь уже джентльмен в диковинном халата Доржиева, учтиво склонив голову в сторону незнакомки. — Сегодня наше общество украшает своим присутствием графиня Елена Павловна Окладская!
Имея в активе пятьсот лет подтвержденной родословной ливонских рыцарей, Унгерн, тем не менее, в дамском обществе всегда тушевался. А слабый пол пугали его глаза: что-то первобытно-дикое, какой-то странный блеск во взгляде барона отмечали светские красавицы и оживленно шептались за его спиной. Уже и не вспомнить кто и когда окрестил его Черным Всадником. Все лучше, чем «барон-второгодник», как между собой прозвали Унгерна приятели — в память о его неудачах в Морском кадетском корпусе.
Итак, графиня Елена Окладская. Опять графиня, опять женское начало, опять условности и разговоры ни о чем? Но веер — он здесь, он рядом. Унгерн узнал его. Значит все-таки Дама с веером, Повелительница Драконов, та, ради которой он и примчался сюда, в это странное место…
«У нас много общих друзей, Роман Федорович…», — Унгерн еще не привык к своему русскому имени и отчеству, поэтому быстро взглянул на Доржиева, устроившегося напротив. Для родни барон оставался Робертом-Максимилианом, сыном остзейского аристократа Теодора-Леонгарда-Рудольфа Унгерна фон Штернберга и немецкой баронессы Софи-Шарлотты фон Вимпфен.
