До свиданья, дневник. Увидимся, когда я вернусь.
1 ноября
После периода задумчивого молчания я запишу небольшой мемуар о тропическом жительстве меня и Дэй. Не уверен, что конкретно представляют события, о которых пойдет речь: тупик или же поворотную точку в наших отношениях. Возможно, здесь есть некий нюанс, которого я совершенно не понимаю. В общем, я по-прежнему в неведении. Я уже был там прежде, с Клэр, и надеялся, что эскапистская интерлюдия с Дэй все расставит по местам или же максимально подведет к определенности, а не оставит меня в сомнениях. Как бы там ни было, я все еще считаю, что этот эпизод достоин тщательного документирования.
Полночь в гавайском раю. На самом деле мы просто смотрели на пляжную роскошь с веранды отеля. Дэй была немного пьяна после нескольких коктейлей с цветами на пенных шапках. Я был в том же состоянии. Несколько минут хмельной тишины, прерываемой лишь редкими вздохами Дэй. Мы слышали хлопанье невидимых крыльев, разрезающих теплый воздух в темноте. Слушали, как растут черные орхидеи, пусть их и не было вокруг. («Мммм», — промычала Дэй.) Мы были готовы к фантазии, единой на двоих. И у меня была кое-какая на уме, правда, я тогда не знал, смогу ли ее провернуть. «Чувствуешь ли ты запах загадочного эхиноцереуса?» — спросил я, одной рукой обнял ее за плечи, а другой театрально взмахнул над джунглями, видневшимися вдали, проведя черту вдоль горизонта. «Чувствуешь?» — повторил я завораживающе. «Да», — игриво ответила Дэй. «Но сможем ли мы найти их, Дэй, увидеть, как они распускаются в лунном свете?» «Сможем, сможем», — легкомысленно, нараспев произнесла она. Мы смогли. Без всякого предупреждения гладкокожие листья ночного сада начали тереться о нас, столь же гладкокожих. Дэй остановилась, потрогала цветок, то ли оранжевый, то ли красный, но пах он темным фиолетом. Я подбодрил ее, сказал топнуть по усеянной цветами земле. Мы погрузились еще глубже в сад снов. Все быстрее, быстрее и быстрее мимо нас проносились звуки и запахи. Оказалось легче, чем я думал. В какой-то момент безо всяких усилий мне удалось полностью оторвать нас от известной географии. «Дэй, Дэй, — закричал я. — Мы здесь. Я никогда и никому не показывал этого, и какой мукой было держать все в тайне от тебя. Нет, не говори ничего. Смотри, смотри». О, эта дрожь, этот трепет, когда приводишь свою спутницу, свою любовь в темный рай! Как же я жаждал показать ей этот великолепный мир в полном цвете, заставить узреть его с околдованной радостью. Дэй была где-то рядом, во тьме. Я выждал мгновение, в разуме своем увидел ее в тысяче образов, прежде чем взглянуть на реальную Дэй. И я взглянул. «Что случилось со звездами, с небом?» Это все, что она смогла сказать. Она дрожала.
Следующим утром за завтраком я аккуратно расспросил ее о впечатлениях и суждениях, оставшихся от прошлой ночи. Но она мучилась от тяжелого похмелья и помнила о том, что пережила, отрывочно. Что ж, по крайней мере, не ударилась в истерику, как моя прежняя страсть, Клэр.
С самого нашего возвращения я работал над картиной под названием «Sanctum Obscurum»[1]. И пусть я уже рисовал нечто подобное много раз, в эту я включил детали, которые, надеюсь, подстегнут память Дэй и низвергнут ее в воспоминания не только о той ночи на островах, но и обо всех тонких и не столь тонких намеках, которые я пытался ей передать. Молю лишь о том, что она все поймет.