Сэр Джон взял с нее две гинеи, и, выкладывая на стол золотые соверены, Марина подумала, не слишком ли это высокая цена за то, что он ей сейчас сообщил?
Но когда она пришла домой, то вдруг осознала, что теперь разом решились все ее проблемы. Не нужно уже искать работу, сдавать комнаты и жить бок о бок с незнакомыми людьми: оставшихся в банке денег вполне хватит на те три недели, которые ей остались.
И опять мысль о страшном диагнозе вызвала у нее дрожь во всем теле.
«Элвин, наверное, презирал бы меня за этот страх, — подумала она, — но ведь мне страшно! Да, да — страшно! Я не хочу умирать! Не хочу открывать для себя никаких потусторонних миров! Я хочу жить здесь, на земле!»
Марина решительно взяла в руки шляпу и надела ее. Она поняла, что ей нужно делать. Сейчас она сообщит Элвину обо всем, что с ней случилось. Пошлет ему телеграмму. Это, конечно, дорого, но разве в деньгах сейчас дело?
Только Элвин поймет ее и сможет утешить.
Она отвернулась от зеркала, и в этот момент ей в голову пришла еще одна мысль.
Элвин сказал тогда: «Позови меня, и я приду».
Да, она попросит Элвина приехать, она уверена: он сдержит свое обещание.
Марина сбежала вниз по лестнице. В ее глазах появился какой-то новый свет.
— Я попрошу Элвина прийти ко мне на помощь, — громко произнесла она.
Торопливо захлопнув за собой дверь, она побежала по улице к почтовому отделению на Слоун-сквер.
Глава 2
Похоронный кортеж остановился у коричневого каменного здания на Пятой авеню.
В первом экипаже сидели все трое братьев Вандерфельд.
Головы лошадей были украшены черным крепом, и высокая шляпа кучера тоже была обвязана широкой креповой лентой.
Трое братьев — впереди старший, Харви, — начали медленно подниматься по длинному пролету лестницы к центральному входу.
Через каждые три ступени, дрожа под проливным дождем, стояли ливрейные лакеи в бриджах до колен и пудреных париках, с черными нарукавными повязками на малинового цвета ливреях.
Харви Вандерфельд вошел в большой мраморный зал, где канделябры были из венецианского стекла, гобелены — из Франции, резные позолоченные стулья — из Италии и ковры — из Персии.
Мимо замерших в ожидании лакеев он прошел своей быстрой походкой в огромную гостиную, где другая группа лакеев уже готова была обносить всех напитками. Общество сначала должно было собраться здесь, а потом перейти в столовую, отделанную в средневековом стиле, где был накрыт завтрак на золотых блюдах.
Гостиная была обставлена мебелью в стиле Людовика XIV и украшена полотнами итальянских и голландских мастеров и обюссонскими коврами. Белые стены мерцали позолотой, а занавеси из генуэзского бархата были богато отделаны кистями и шелковой бахромой.
— Желаете шампанского или виски, мистер Харви? — спросил дворецкий.
— Виски! — ответил Харви Вандерфельд и нетерпеливо поднес стакан к губам.
Уже начали собираться родственники — платья женщин были украшены крепом, черные вуали, откинутые с лица, изящно падали на плечи.
— Какие красивые похороны! — поспешила излить свои впечатления дама средних лет, обращаясь к Харви Вандерфельду.
— Мне приятно это слышать, кузина Элис.
— А ваша речь — она была поистине великолепна! Вы просто блистали красноречием! Никто не смог сдержать слез в часовне крематория.
Харви Вандерфельд с довольным видом молча принял похвалу. Когда же через двойную дверь красного дерева начали потоком стекаться многочисленные родственники от мала до велика, он сказал стоявшему возле него брату Гэри:
— Я хочу поговорить с тобой. Пойдем в кабинет.
Они покинули гостиную и, пройдя несколько просторных комнат, вошли в кабинет, где вдоль стен стояли шкафы с книгами в кожаных переплетах, которые никто и никогда не открывал. Массивная кожаная мебель и скачущие лошади на полотнах Стабса не оставляли сомнений в том, что комната принадлежит мужчине.
Братья пришли из гостиной, захватив с собой свои стаканы. Допив виски, Харви Вандерфельд подошел к столику для напитков и снова налил себе из графина.
— Все прошло хорошо, Гэри! — сказал он.
— Просто очень хорошо, Харви. Ты говорил замечательно!
— Надеюсь, пресса все это записала?
— Не сомневаюсь. В любом случае у входа все желающие могли получить копии.
— Прекрасно! Мне кажется, государственный флаг на гробе смотрелся совсем неплохо, а мамин большой крест из лилий выглядел очень трогательно.
— Ты обязательно скажи ей об этом, — посоветовал Гэри.
— Я более чем уверен, что Уинстон уже пошел наверх, чтобы сделать это. Мне так жаль, что она не могла присутствовать.
— На нее и так свалилось слишком много испытаний, хотя сейчас ей уже и лучше.
— Я полностью с тобой согласен, и все равно — страшнее материнского горя ничего нельзя себе представить.
— Думаю, завтра, когда люди узнают обо всем из газет, вся страна будет скорбеть вместе с тобой, Харви.
— Да, если Элвину суждено было умереть, то это произошло в самый подходящий момент, — сказал Харви Вандерфельд, — перед самыми выборами, когда масса людей не желает, чтобы Теодор Рузвельт был избран на второй срок в Белый дом.
— Но в то же время огромное число людей восхищается той суровостью, с какой он навел порядок в карибских странах. Его политика распространения американского влияния становится популярной.
— Империализм системы янки! — усмехнулся Харви. — Если меня изберут в президенты, я остановлю это безумие! Мы должны прежде всего следить за своим собственным домом, а не совать нос в чужие страны, где нам совершенно нечего делать.
— Не стоит убеждать меня в этом, Харви, — с улыбкой сказал Гэри. — Я и так слишком часто слышал тебя с трибуны.
— Конечно, конечно, — поспешил согласиться Харви.
Имея необычайно красивую внешность, он, однако, начал уже раздаваться вширь и походкой явно напоминал человека старше своих тридцати шести лет. Но зато у него была бесценная улыбка любимца публики, безотказно вербующая сердца и голоса избирателей.
Гэри от слишком шикарной жизни начал полнеть еще раньше — в тридцать три. Но оставался все таким же неотразимым, что, впрочем, было настолько характерно для всех братьев Вандерфельд, что в прессе их прозвали «очаровательными принцами».
Харви был из них самым честолюбивым и безжалостным. Он сумел пробиться к власти и сейчас использовал эту свою огромную удачу в самой расточительной и сумасбродной выборной кампании, какую когда-либо знала Америка.
Он не сомневался, что победит Теодора Рузвельта и весь род Вандерфельдов сплотился вокруг него в страстном желании попасть в Белый дом.
