По вечерам бухгалтер Терентий беседовал со своим чувством вины. Оно задавало Терентию разные вопросы. «Виновен ли ты в том, что опоздал на работу?» — спрашивало чувство вины. Терентий напрягался, вспоминал и обнаруживал, что нет, пришёл он на работу ровно к десяти. «Не виновен!» — радостно отвечал Терентий чувству вины. «Та-а-ак, — хмурилось чувство вины, — а виновен ли ты в том, что пришёл на работу вовремя?» «Виновен», — со скорбью признавал Терентий. «Виновен ли ты в том, что нахамил начальнице?» — спрашивало чувство вины. «Нет, что ты!» — пугался Терентий. «А, может быть, ты виновен в том, что был вежлив со своей начальницей?» — выпытывало чувство вины. «Виновен», — со скорбью признавал Терентий. «Виновен ли ты в том, что сделал ошибку в бухгалтерских расчётах?» «Нет-нет, быть такого не может, упаси Господь!» — божился Терентий. «А виновен ли ты в том, что произвёл все расчёты правильно?» «Виновен, боже ж ты мой, виновен», — сокрушенно признавался Терентий. Подавленный чувством вины, он засыпал и видел дурные сны, утром просыпался по будильнику и точно к установленному часу шёл на работу, вежливо разговаривал с начальницей и производил бухгалтерские расчёты без единого огреха. Дома, расположившись на диване, его ждало чувство вины. Казалось, оно ждало от него чего-то другого, а чего — Терентий не знал.
Случайные удовольствия
Василий живёт случайными удовольствиями. Даже не то что живёт — выживает. Едет в метро домой и думает: «Приду и покончу с собой», но очень хочется есть, и Василий идёт в кафе и съедает какой-то вредной еды, потом начинается приятное расслабление, Василию становится лень кончать с собой, и он переносит это дело на завтра. Потом Василий вспоминает, что завтра к нему придёт X, и они будут замечательно трахаться, и переносит самоубийство на послезавтра.
Так оно и тянется: случайные удовольствия и отложенная казнь. Каждое новое удовольствие — повод для отсрочки. Оно помогает Василию обманывать смерть и себя самого, и втайне ждать, что в один прекрасный день смысл снова появится в его жизни, не такой, как был прежде, когда-то, до того, как был утерян, но ещё лучший, новый, в котором будет что-то от всех смыслов и целей, которые когда-то у него были, но будет и что-то ещё, никогда не бывшее, и тогда Василий будет жить, а пока все удовольствия мира, все его маленькие радости будут поддерживать Василия: все бистро и кофейни, чизкейки и кока-кола, увлекательные книжки и весёлые телепередачи, бары и кинотеатры, и дружеские встречи, и миленькие девушки, и ласковые коты, и весенние парки, и тёплые ванночки, и хороший табак.
Все они словно говорят ему: «Живи, Василий! Хоть мы и не можем обеспечить тебя большим, чем есть мы сами, но мы тебя не оставим, мы будем стоять между тобой и смертью, пока ты не найдёшь что-то лучшее нас».
Ничего лучшего пока не находится. Василий вкусно ест, сладко спит, ходит в кино, встречается с друзьями, гуляет по городу.
Вечная разлука
Аркадий Львович, тихий, добрый, безотказный человек, сидит на диване с котом Барсиком и смотрит телевизор. Барсик моется и не обращает внимания на Аркадия Львовича.
Сегодня Аркадий Львович видел свою бывшую жену Дашу. Он посмотрел ей в глаза и на её всё ещё красивое лицо и вспомнил, как во времена, когда они с Дашей были юными, они друг через друга то и дело постигали разные космические тайны. И по большей части все эти тайны были совершенно ужасны.
Одной из самых ужасных тайн была тайна о вечной разлуке, которая интуитивно мучила Аркадия Львовича ещё с детства, но как-то особенно отчётливо проявилась потом. Аркадий Львович вспоминал, как в то последнее их с Дашей лето, когда всё у них уже давно, лет пять как рассыпалось, когда Даша ему уже сказала, что встретила другого человека, а от него уходит, она работала в офисе, а он нигде не работал. И вот Даша звонила ему каждый день и просила подойти к ней в обеденный перерыв, и он подходил, и они шли вместе в столовую и кушали. Зачем, казалось бы? Зачем Даша ему звонила? Зачем он шёл? Аркадий Львович понимал: чтобы побыть вместе — перед лицом вечной разлуки.
Вечная разлука с тех пор была для Аркадия Львовича горизонтом любых отношений, любого совместного времяпрепровождения с людьми. Аркадий Львович никому ни в чём старался не отказывать. Он думал: даже если люди, как и мы с Дашей хотели когда-то, живут вместе до гроба — какая это маленькая крупинка по сравнению с вечной разлукой: с годами, веками, тысячелетиями и холодными космическими пространствами, где этих людей уже не будет, и следа от них уже не будет. И для него любая близость человеческая была ценна, наверное, именно из-за этой вечной разлуки. Бывает, просит Аркадия Львовича мать, или друг, или какая-нибудь женщина случайная: «посиди со мной», «поговори со мной», «попей со мной чай», — Аркадий Львович откажет, а тут же это чувство, что вечная разлука на горизонте, а он отказал. Никогда Аркадий Львович ни с кем не ссорился, все острые углы сглаживал. А как могут люди воевать и убивать друг друга, и обижать, и всякое зло делать, — казалось ему, что всё это от того, что люди не понимают про вечную разлуку.
Так мучило его это предчувствие вечной разлуки, что только ради того, чтобы вечную разлуку преодолеть, он готов был верить в Бога, если Бог гарантирует, что со всеми, кто дорог ему, Аркадию Львовичу, ещё будет встреча не на земле, так на небе: и с покойным отцом, и с любимой в детстве овчаркой Стефи, и с бывшей женой Дашей, и с девочками, которых он любил в школе, и с давними друзьями, пути с которыми давно разошлись. И с матерью, старой женщиной, живущей в соседней комнате, Аркадий Львович чувствовал вечную разлуку. Казалось бы, мать была рядом, и Аркадий Львович её любил, но помнил, что в раннем детстве любил её иначе, помнил, какая она была молодая и красивая, и как хорошо ему было рядом с ней, — так же хорошо, как потом было хорошо с Дашей, когда он был в неё влюблён. А теперь мать была просто дорогой, родной, привычный человек, но того единства, что было в детстве, больше не было, и когда Аркадий Львович повзрослел и это единство утратил — он как будто потерял мать. И хотя они жили вместе и любили друг друга, они были уже в вечной разлуке, и ничто на свете не способно было этого изменить.
