потребность стареющего поколения старательно внушать себе, что молодежь никчемна, поддерживая тем самым собственную завышенную самооценку: «Нынешние молодые ничего не делают. Они апатичны. Вот мы выходили на улицу и протестовали. А эти только и могут, что ходить по магазинам и жаловаться».
Сейчас Мартин, как и большинство озлобленных бывших хиппи, стал яппи, и я не имею ни малейшего представления, как надо обращаться с такими людьми. Прежде чем зайтись криком и орать, что яппи не было и нет, взглянем правде в глаза: они существуют. Мудозвоны типа Мартина, которые оскаливаются подобно вампирам, когда не могут получить в ресторане столик у окна, в секции для некурящих, с полотняными салфетками.
Хуеплеты, не понимающие шуток, в самом факте существования которых что-то неприличное и отталкивающее, вроде недокормленных чау-чау, обнаживших крошечные клыки в ожидании, когда их пнут ногой в морду. А еще они похожи на молоко, выплеснутое на фиолетовые раскаленные нити гриля, – садистское глумление над природой. Яппи никогда не рискуют – у них все просчитано наперед. Они лишены ауры. Случалось ли вам бывать на вечеринках яппи? Это все равно что находиться в пустой комнате: поглядывая на себя в зеркала, ходят полые люди-голограммы и украдкой пшикают в рот освежителем «Бинака» – на случай, если им придется поцеловаться с таким же привидением. Страшноватая пустота.
– Эй, Мартин, – сказал я, входя в его самый что ни на есть джеймс-бондовский кабинет с видом на центр: он сидел в лиловом, компьютерного дизайна, свитере из Кореи, на который ушла уйма пряжи, – Мартин обожает все материальное. – Поставь себя на мое место. Неужели ты и вправду думаешь, что нам нравится работать на этой свалке токсичных отходов?
КОНСЕНСУС-ТЕРРОРИЗМ:
процесс, определяющий отношения между сотрудниками офиса, их поведение.
И тут меня прорвало.
– И при этом слушать, как ты целыми днями треплешься со своими приятелями-яппи об операциях по отсасыванию жира, а сам хочешь завалить всех искусственно подслащенным желе здесь, в Ксанаду?
Кажется, я зашел слишком далеко. Но если уж я все равно собрался уходить, то почему бы заодно не облегчить душу?
– Прошу прощения, – произнес Мартин; пылу в нем поубавилось.
– Или, коли на то пошло, ты действительно уверен, что все обожают слушать о твоем новеньком миллионнодолларовом доме, когда сами мы можем себе позволить лишь убогие сандвичи в маленьких пластиковых коробочках, хотя нам уже под тридцать? И позволь добавить, что дом ты выиграл в генетическую лотерею, исключительно потому, что родился в исторически верный момент. Если бы ты сейчас был моим ровесником, то не протянул бы и десяти дней. Я же до конца своей жизни вынужден буду мириться с тем, что тупоголовые, типа тебя, жируют, наблюдать, как вы вечно хватаете первыми лучшие куски пирога, а затем обносите колючей проволокой все остальное. Меня тошнит от тебя, Мартин.
К несчастью, зазвонил телефон, и я лишился возможности услышать наверняка слабое возражение… Звонил кто-то из вышестоящих, кому Мартин усердно лизал толстую жопу и кого никак нельзя было отшить. Я поплелся в служебный кафетерий. Там специалист из компании по ремонту ксероксов поливал из стаканчика обжигающим кофе фикус в кадке, так до конца и не оправившийся после густых коктейлей и окурков с рождественской вечеринки. Снаружи лил дождь, по стеклам струилась вода, но внутри из-за непрерывной рециркуляции воздух был сух, как в Сахаре. Клерки честили транспорт, острили по поводу СПИДа, перемывали косточки гоняющихся за модой коллег, обсуждали гороскопы, мечтали о времени отпусков в Сан-Диего и поносили богатых и влиятельных. В этот момент я воображал себя циником – и атмосфера этому соответствовала. Я взял стаканчик возле кофейного автомата рядом с мойкой, а Маргарет, работавшая в другом конце офиса и ожидавшая, пока нальется ее травяной чай, рассказала мне, что последовало за моей недавней выходкой.
– Что ты наговорил Мартину, Дег? – спросила она. – Он у себя в кабинете рвет и мечет, поносит тебя на чем свет стоит. Этот инспектор, он что – объявил наш офис Бхопалом? Нас что, травят тут, как мышей?
Бросай работу
Я ушел от вопроса. Мне нравится Маргарет. Она упорная. Она старше меня и привлекательна на эдакий лак-для-волос-накладные-плечи-пережившая-два-развода манер. Настоящий бульдозер.
Она напоминает тот тип комнаток, встречающихся только в Нью-Йорке или Чикаго, в супердорогих центральных квартирах-комнатках, выкрашенных (с целью скрыть их малогабаритность) в яркие кричащие тона, вроде изумрудного или цвета сырой говядины. Однажды она определила мое время года: я – лето.
– Господи, Маргарет! Приходится удивляться, зачем мы вообще встаем по утрам. На самом деле: зачем работать? Чтобы накупать больше вещей? Но этого мало. Взгляни на нас.
Какой общий предрассудок перебрасывает нас с места на место? Что заставляет нас вкалывать, чтобы купить мороженое, кроссовки и шерстяные итальянские костюмы? Я вижу, как мы разбиваемся в лепешку, чтобы приобретать барахло, но не могу отделаться от чувства, что мы не ценим его, что…
Но Маргарет остудила мой пыл. Отставив стаканчик, она сказала, что, прежде чем войти в образ Обеспокоенного Молодого Человека, я должен понять, что все мы по утрам идем на работу только по одной причине: мы боимся того, что случится, если этого не сделаем.
– Мы как биологический вид не созданы для безделья. Нам кажется, что созданы, но это не так.
Потом она начала разговаривать, по сути, сама с собой. Я завел ее. Она утверждала, что у большинства из нас за всю жизнь случается всего два-три интересных момента, остальное – наполнитель, и что если под конец жизни у кого-то наберется пара таких моментов, то он счастлив тем, что его история представляет интерес хотя бы для одного человека.
БЕГСТВО КОНТОРСКИХ КРЫС:
распространенное в среде молодых служащих нежелание работать во вредных для здоровья офисных помещениях, подверженных «синдрому больных зданий».
Ну вот. Видите, какие нездоровые, саморазрушительные силы овладели мной в то утро, а Маргарет с большой готовностью еще и подливала масла в огонь. Словом, мы сидели и смотрели, как наливается чай (не очень занятная процедура, должен сказать), и слушали дискуссию офисных пролетариев о том, делал ли недавно некий телеведущий косметическую операцию.
– Слушай, Маргарет, – сказал я. – Спорим, ты не назовешь ни одного имени за всю историю человечества, ставшего известным без того, чтобы в этом не были замешаны деньги.
РЕСТАРТ:
переход на работу, хуже оплачиваемую, но дающую возможность научиться чему-то новому.
Она не поняла, и я развил свою мысль. Я сказал ей, что никто не становится… не может стать всемирно известным без того, чтобы масса людей не нажила на этом кучу денег. Мой цинизм застал ее врасплох, но она ответила, приняв мой вызов за чистую монету.
