– Нет, нельзя. Только «Марсель».
Как он резок, когда речь заходит о футболе. Никаких «инфантов» и прочих глупостей, все предельно четко. Все-таки вы удивительный человек, Педди.
– Ираклий, мы засчитываем вариант Герберта. Таковы наши…
– Тогда я отказываюсь продолжать.
– Хорошо, давайте попробуем так: Герберт, вы согласны найти другой вариант, мы начнем отсчет заново?
– Пожалуйста, только зачем искать другой. Я назвал не французский «Олимпик», а украинский. Хотя французский тоже подошел бы.
– Остроумно! Ираклий, вот ситуация и разрешилась. Вам на «к».
Я бы сказал «Кайрат».
– Пять.
Еще можно «Кайзерслаутерн». Кстати, Ich töte dich.
– Четыре.
«Коринтианс».
– Три.
Почему ты молчишь? «Кристал Пэлас».
– Два. Ираклий?
Отвечай! «Крылья Советов».
– Один. Ираклий!
Неужели все? «Кьево», «Кальяри», «Карпаты». Давай!
– Оказывается, Ираклий повесил трубку. Герберт, мы поздравляем вас! Никуда не уходите. Вы становитесь претен…
Ничего не вышло. Выключил радио, отключил телефон. И хорошо, что не вышло. Меньше убийств – меньше проблем.
– Ничего не вышло, – сказал Инне.
– Зато мы живы, – улыбнулась.
– Я да, ты нет.
Пора сказать ей правду.
Она говорит.
– Умерла ты, а не я.
Она говорит.
– Ты, а не я.
Она говорит.
– В тот день, когда ты умерла, я не выполнил свои ритуалы.
4
«В случае побега они давали собакам полотенце. Так начиналась охота. Каждое утро они приносили новое полотенце, чтобы он вытирал пот во время работы на руднике. Собаки шли на запах и приносили лишь…»
– Слышишь?
Глупая привычка произносить это слово при нем. Взял его за руку, как обычно. Продолжу читать, не понимает, я это знаю.
– Лучше по-другому? «Собаки шли по следу», нет? Пусть будет «на запах».
«Собаки шли на запах и приносили лишь скальп беглеца».
Когда я прочитал ему это? Он сильнее сжал мою руку, это стало его привычкой уже ближе к концу. Значит, ближе к концу… Мои истории всегда были страшными, а со временем становились все страшнее, и я ничего не мог с этим поделать. Он всегда просил рассказать что-то новое, придуманное именно мной. Я точно знаю, что он любил меня, а я его.
Все это было еще до того, как мы узнали про брайлевские дисплеи. Позже я продал почти все, чтобы купить их на весь центр. В этом центре все и началось, там мы познакомились.
В то время я был очень спокоен и избавился от большинства навязчивых идей, оставались только какие-то мелочи, которые не слишком меня беспокоили. Я писал тексты и неплохо зарабатывал, но у меня не было ни девушки, ни друзей, никого. Не помню, где я увидел информацию о центре, пусть будет просто где-то.
– Помнишь, где я увидел? – спросил Инну.
– Ты не рассказывал.
– Тяжело вспоминать.
До этого все было так легко. То, что я сейчас расскажу, ужасно несправедливо. Так не должно было случиться, но так случилось. Я бы умер прямо сейчас, не раздумывая ни секунды, будь это ценой за то, чтобы отменить случившееся.
Инна уже заплакала. Она все знает и всегда знала.
– Но я должен рассказать.
Кивнула, рассказывай.
Я пришел в центр уже не в первый раз. «Куда мне?». «Туда, потом налево в открытую дверь», – сказала женщина басом и показала рукой, не поднимая головы. Взглянула на меня быстро, когда вошел. Узнала, я уже приходил и заполнял все необходимые бланки. Мне хотелось помогать детям, центр подходил для этого идеально.
В небольшом коридоре зацепился за рифленую стену, какие бывают в таких учреждениях. Вошел в открытую дверь, меня встретила молодая девушка, имя которой так и не смог запомнить. Быстро поговорили, она дала инструкции. «Вот ваш, – он сидел за партой у окна. – Его зовут».
– Не могу.
– Не надо, – сказала Инна. Она поняла, что я не хочу называть его по имени. Даже вспоминать имя не могу, сразу слезы на глазах. Наш неизреченный друг. Мы с Инной даже думали об усыновлении, но как можно усыновить того, кто старше тебя?
Неизреченный, потому что он не говорил и не слышал. У таких людей есть другие способы восприятия мира и соприкосновения с ним. Он сразу мне понравился, а я ему. В первый же день он понял, кто я такой и чем занимаюсь. Решил, что я писатель или что-то вроде того, так было проще для его понимания. Он даже откуда-то знал о моем отце, хотя кто о нем не знал. Последний русский классик, знаменитость, не то что сын.
Он просил передать то, что я пишу, донести смысл. Думал, это целые рассказы или даже романы, хотя на самом деле всего лишь зачины к ним, идеи, аннотации, синопсисы, наброски в голове. Через какое-то время он все-таки понял, что это только зачины. «Ты мог бы торговать зачинами романов», – предложил он мне. В тот день пахло сиренью.
«Фиолетов мрак за окном, внутри свет. Это давно было его рабочим местом. Он крал исповеди и продавал их тем, у кого воровал. Иногда удавалось даже выкрасть записку со списком грехов из кармана богато костюмированного прихожанина, и он ждал его у входа. Жертвами были только богатые. Он шантажировал их, брал деньги и считал это достойным делом, но вскоре умер от подагры. В то время подагра считалась недугом богатых».
– Я тоже помню ту сирень, – сказала Инна.
– От тебя пахло сиренью, когда ты подошла тогда.
Он всегда сидел рядом с окном, летом его держали нараспашку.
«Можно я с вами посижу?». «Пожалуйста».
Она представилась, я тоже, быстро разговорились. Влюбленность я ощутил сразу. Начал показывать, как мы проводим время с ним. «Да я знаю, как тут». «Знаете?». «Давай на ты». «Давай». «Два месяца не была просто».
Инна приходила в центр уже давно, два года. С ним она тоже была знакома, но не так близко, как я. Помогала всем подряд, а с ним, оказывается, мало кто находил общий язык.
– Общий язык – опять не то.
– Не думай, – махнула рукой Инна.
– Не те слова нахожу.
«Про тебя уже легенды ходят, приходишь каждый день». «Прихожу». «Обычно люди реже. И с ним так хорошо общаешься. Никто так с ним не общается». «Мне нравится».
У меня никого не было, у нее никого не было, и в этих «не было» было «было». Наше общее прошлое появилось в тот же день. Лучшее случившееся со мной за всю жизнь.
