Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
Самым простым способом задействовать его Анатолию Карачинскому казалось программирование. В те годы у всех на глазах пышным цветом расцвел индийский феномен, который явил всем развивающимся странам пример, как сделать шаг на пути к инновационной экономике. Разработка на аутсорсинге программного обеспечения для крупных западных корпораций была очень перспективным бизнесом. Уже тогда индийские компании, собранные в технопарки, зарабатывали на офшорном программировании 10 млрд долл. в год.
«Деньги, которые зарабатывают компании на экспорте интеллектуальных продуктов, принципиально отличаются от денег, которые получают от экспорта сырья, — объяснял Карачинский. — В себестоимости нефти доля заработной платы колеблется от 3 до 10 %, все остальное идет на добычу и обработку последующей тонны. У интеллектуальных компаний доля заработной платы в себестоимости продукта составляет от 60 до 80 %. Каждый доллар, полученный от интеллектуального экспорта, равен примерно 7–8, вырученным от продажи сырья. Значит, 10 млрд „интеллектуальных долларов“, которые получала Индия, по уровню воздействия на экономику равнялись 70–80 млрд долл. сырьевых»[8]. В конце 1990-х гг. Россия зарабатывала на экспорте нефти 120–130 млрд долл. в год.
Тогда Анатолий Карачинский не был до конца уверен, что с индусами можно конкурировать. Чтобы попробовать, он создал в 1999 г. дочернюю компанию Luxoft.
«Нам не хватало опыта в маркетинге и продажах, но профессионализм и креативность наших программистов были, несомненно, выше, — вспоминал бизнесмен. — Мы стали быстро расти и забирать у индусов контракты. Стало понятно, что за пять лет российский IT-рынок программирования вполне мог достичь объемов экспорта в 10 млрд долл. Главное — правильно выстроить механизм его работы».
Анатолий Карачинский вместе с партнерами провел масштабное социологическое исследование. Выяснилось, что у этого процесса несколько драйверов. Во-первых, правильный налоговый режим. Во-вторых — это жилье. Беда России в низкой мобильности трудового населения. «В России было очень много хороших ребят, которые жили в тех местах, где не было достойной работы, — объяснял Карачинский — Например, в Томске с его 600-тысячным населением шесть университетов. Понятно что 80 тысячам студентов, которые ежегодно заканчивали эти вузы, найти работу было очень сложно. Переезжать в Москву — дорого. Жилье тогда, в основном, строилось элитное. Ни один нормальный программист, получающий 1500 долл., не мог себе позволить купить квартиру, которая стоила 50–60 тыс. долл. И третий драйвер — миграционная политика. Тогда был шанс, упростив процедуру получения гражданства, „перетащить“ хороших специалистов из Украины, Белоруссии, Молдавии».
Вывод был следующий — создать специальное место, недалеко от Москвы, c жильем, налоговыми льготами, обеспечить мощный приток иногородних кадров. Так возник проект, получивший название «Русский центр программирования».
«Мы понимали, как построить дома, чтобы приезжий программист мог купить квартиру по ипотеке, — вспоминал Карачинский. — Надо было внести поправки в законы, которые позволили бы продавать землю на конкурсах не тем, кто дороже заплатит, а тем, кто дешевле построит, потому что это — социальный проект. От государства требовалось принципиальное решение о том, что такой проект запущен, сделать налоговые послабления и обеспечить инфраструктуру — инженерные коммуникации, построить школы, детские сады и больницы».
Задумав свой проект, Карачинский не стал обходить с ним инстанции, размещать его в Интернете, рассчитывая тем самым привлечь общественное внимание. Он даже не позвонил знакомым журналистам. Анатолий собрал свои предложения в папку и прямиком отправился на прием к тогдашнему президенту России Владимиру Путину. На дворе был 2001 год.
Президент отнесся к проекту русского Бангалора с недоверием.
«Было трудно его убедить, что это нужно не мне лично, а стране в целом, — вспоминал бизнесмен. — Помогло то, что в окружении президента и в правительстве оказалось много людей, которым идея очень понравилась, и они искренне постарались помочь».
Для разработки проекта при Госсовете была создана рабочая группа, которую возглавил глава Чувашии Николай Федоров. В качестве «пилота» была выбран подмосковный наукоград Дубна на живописном берегу Волги. Здесь работают ядерные институты РАН, из Москвы до Дубны можно добраться за полтора часа на скоростной электричке. Предполагалось привлечь в Дубну 10 тысяч программистов, отработать все механизмы и затем начать тиражировать опыт в других российских регионах.
Один из участников рабочей группы вспоминает, что процесс сразу же пошел очень тяжело.
«Все понимали, что у Карачинскиого нет задачи „распилить“ и обмануть, у него и без Дубны все было в порядке с бизнесом. Проблема была в другом. У президента тогда „высокие технологии“ не ассоциировались с IT. Потребовалось приложить очень много усилий, чтобы объяснить, что „высокие технологии“ — не только ракеты и самолеты, это еще и другой очень большой сегмент производства. Два года мы пытались организовать поездку президента в Бангалор. Помог Михаил Погосян, гендиректор авиастроительной компании „Сухой“, которая построила в Бангалоре завод по сборке своих истребителей. Он пригласил Путина „перерезать ленточку“.
В конце 2004 г. Путин отправился в Дели с официальным визитом, заехал в Бангалор на завод, а затем на несколько часов заглянул и в IT-кластер. Вместе с ним тогда был и Карачинский. Президент был по-настоящему потрясен увиденным. Сказал: „Все, делаем“».
Сразу по прилете в Москву он дал указание тогдашнему министру по налогам и сборам Анатолию Сердюкову и главе МЭРТ Герману Грефу в течение двух недель подготовить предложения.
«Прошел месяц, — вспоминает Карачинский. — Я уехал в отпуск. В январе мне позвонили и велели через неделю быть в Новосибирске, где должно было состояться совещание по нашему вопросу».
Один из участников этого совещания вспоминал, что Владимир Путин страшно кричал на Сердюкова и Грефа за то, что ничего не было сделано. На подготовку предложений им был дан еще месяц.
Совещание в Новосибирске стало началом конца «Русского центра программирования». «Герман Греф жестко вмешался в процесс, — вспоминал один из чиновников, знакомый с ситуацией. — Он как либеральный фундаменталист-рыночник сказал, что мы задумали развивать отдельные отрасли, а это не по-либеральному, так не полагается, надо создать механизм универсальной поддержки экономики. И выдвинул контрконцепцию „особых экономических зон“. Сотрудники Грефа выудили откуда-то старый законопроект, который готовился под промышленную автосборку в Калининграде. Концепция подходила для крупных промышленных компаний, но совсем не годилась для IT-производств».
Тем не менее законопроект был утвержден и принят. В России началось создание закрытых территорий, резидентам которых предлагался пакет льгот. На развитие инноваций должны были работать четыре технико-внедренческие зоны: в Дубне, Томске, Зеленограде и Санкт-Петербурге. Их резидентам предлагались нулевые налоги на имущество, землю, транспорт, снижение до 20 % ставки налога на прибыль, предусматривалось снижение до 14 % ставки единого социального налога. На создание инфраструктуры ОЭЗ из бюджета было выделено более 40 млрд руб. Планировалось, что до конца 2010 г. государство потратит на это проект еще примерно 180 млрд.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
