Еще невыносимей заныло в груди у Леночки, потемнело в глазах, и удушливая волна подступила к горлу. Она задохнулась, споткнулась об острый бордюр, упала лицом в грязь и застыла, скрючившись всем телом, подобрав под себя ноги и обхватив их руками.
Дождь колотил по бесчувственному лицу, капельки отскакивали от холодеющей кожи и словно по частичкам отрывали от неподвижного тела жизнь. Кровь застыла, сердце перестало биться, и Леночка впала в леденящее беспамятство.
Но вдруг все изменилось. Гулкий звон пробудил Леночку ото сна, и она почувствовала, будто внутри ее кто-то бьется, как в лихорадке, стучит зубами и стонет.
Леночка, превозмогая боль и озноб, подтянулась на бесчувственных руках к стволу дерева. Деревце было тонким, совсем еще юным и неокрепшим. Сверху посыпались мокрые листья, один из них накрыл Леночкин глаз, и девочка, скованная холодом и безотчетным страхом, потрясла головой. Острая боль пронзила ее позвоночник, но листочек все же соскользнул на несколько сантиметров вниз и плотно прилип к щеке.
Цепляясь за ствол, Леночка поднялась и сделала первый неверный шаг в сторону тускло освещенного подъезда. Одеревеневшие ноги не слушались ее, она обессилела и выдохлась и, наверное, давно бы перестала сопротивляться обстоятельствам, но недетская сила, пробудившая в ней одержимость и волю к жизни, потащили ее через мокрый вылинявший газон. Как пришибленная собака, подскуливая и едва переставляя ноги, без единой мысли в звенящей и больной голове, Леночка все-таки дошла до подъезда. С невероятным трудом она отворила скрипучую дверь и, рухнув на четвереньки, поползла в пространство под лестницей.
— Епт! — кто-то зло выругался и толкнул Леночку в бок. Боль отдалась тупым рокотом в разваливающейся на части черепушке. — Эй, ты! Ну-ка дуй отсюда! — снова кто-то толкнул Леночку в бок, и Леночка тихонечко заскулила.
Даже если бы она хотела, то все равно не могла бы «валить». Она была не в состоянии даже сдвинуться с места, изменить положение тела, прикрыть рукой то место, куда болезненно тыкался чей-то кулак.
Она почувствовала, как из-под нее резко выдернули старую ватную телогрейку. Телогрейка почему-то пахла дымом, и когда Леночка нащупала ее в темном закуточке у подвального продуха, то, подтолкнув ее под свои болезненно выпирающие ребра и прислонившись спиной к горячей трубе отопления, наконец-то провалилась в душный и гулкий сон. Ей примерещился костерок в весеннем лесу, треск сосновых веток и голос мамы…
Леночка вдыхала запах дыма, и сон был ее недолгими часами отдохновения. Сейчас телогрейку из-под нее выдернули, грубо сдвинули на другое место, холодное и продуваемое сквозняком, но чудовищная усталость и непреодолимое желание спать смыкало ее свинцовые и наждачно-сухие веки. Так и не открыв глаз и не сдвинувшись с места, Леночка свернулась калачиком и, тихонечко поскуливая, снова погрузилась в беспамятство.
— Вставай! Так и будешь дрыхнуть?! Ну-ка, епт! — Голос снова ворвался в забытье, подбросив Леночку, словно ударом электрического разряда. На сей раз она проснулась моментально и со стремительной поспешностью, все же недоумевая, кто бы это мог быть и что бы это могло значить, отпрыгнула в сторону, как маленькая всклокоченная дикая кошка. В ушах ее все еще стоял тихий звон, Леночка чувствовала себя гораздо сильнее и уверенней, чем это было накануне вечером. Но все равно она еще была очень слаба.
— Ты кто? — Леночка сглотнула слюну и судорожно всхлипнула. Нет, она не собиралась плакать — этот вдох прозвучал как всхлип.
— Дед Пихто! — зловещий хрип ударил в ее ноздри тяжелым запахом смеси гнилой капусты и кислой браги.
Леночка набрала полные легкие воздуха и невольно попятилась, вжимаясь худенькой спинкой в холодную стену, под спасительный полог темноты.
Где-то вверху хлопнула дверь. Раздались быстрые шаги, и некто прошмыгнул мимо Леночкиного лица. Только серую ткань плотных брюк и теплый запах дома успела увидеть и почувствовать Лена.
Дверь подъезда широко распахнулась, впустив плотный поток холодного ветра и серую пелену раннего утра, затем с грохотом закрылась, и Леночка снова вжалась в стену. Она превращалась даже не в тень, а в тень тени, и тихо-тихо, стараясь не дышать, стала всматриваться в сумрак.
Подъездная дверь снова широко открылась. В подъезд вошла пара: он и она. Он стряхнул зонтик, и холодные капли долетели до Леночкиного лица. Она опустила капюшон и звонко смеялась.
— Ах, баловник! — голос у нее был духмяный, как запах сушеных груш, и теплый. — Балаболка несчастный. Знаю я тебя, знаю-знаю, котяра майский.
— Верчунка-ворчунка, — проговорил он и прижал к себе захлебывающуюся в игривом негодовании и как-то сразу обмякшую спутницу. Они целовались, горячо шептали друг другу разные слова, тискались, и арматура перил, опасно дрожа, кренилась в сторону осторожно отползающей Леночки.
Она мелкими шажками, полуприсев, перебралась к дальней стене под лестничным пролетом. Все ближе и ближе к темному окну подвального продуха, все ниже и ниже, одновременно ужимаясь в плечах и сгибаясь к полу. Она опустилась на четвереньки и, уткнувшись лицом в острые грязные вентили, торчащие из отопительных труб, вдруг юркнула в подвал.
Единственное, что она успела заметить, это хищный, острый взгляд угольно-черных глаз. Словно всходами озимых, едва проклюнувшихся из-под земли, тело Леночки покрылось частым ознобом.
— Там кто-то есть! — не своим голосом завопила только что сладострастно постанывающая девушка.
Проем продуха загородила черная фигура, и Леночка, осознавая, что промедление смерти подобно, на ходу привыкая к подвальной темени, бросилась куда-то бежать.
Низкие потолки, рассеченные широкими бетонными балками, то и дело касались нависшей паутиной ее головы. Одно хорошо — Леночка невысокого росточка, худенькая и юркая, бежала разогнувшись и проскальзывая в узкие шершавые простенки, словно уж.
За спиной ее раздавалось тяжелое дыхание и грохот шагов.
Сердечко ее колотилось, дыхание перехватывало, ботиночки, не высохшие еще с вечера, то и дело цеплялись за какие-то проволочные хитросплетения. И когда Леночка, чувствуя себя загнанным волчонком, оказалась в одной из темных и душных секций в полной тишине и поняла, что наконец-то ей удалось обмануть преследователя, вдруг из этой кромешной непроглядности чья-то рука цепко схватила ее за ворот.
— Добегалась? У-у, малявка!
Она сдалась. Руки ее безвольно опустились вдоль тела, ноги тоже повисли плетьми, и вся она как-то сразу превратилась в немощную тряпичную куклу, которую волокли неизвестно куда сквозь анфилады подвальных комнат.
* * *
«Подайте, Христа ради, лю-юди до-обрые… По-да-айте, Христа ра-ади…»
Сколько Леночке пришлось простоять с протянутой рукой? Год? Больше? Меньше? До сих пор она помнит шелест снега, летящего ей на голову, взгляды прохожих, от которых саднило в груди. Было стыдно до потери пульса и страшно. Ей все время чудился постовой милиционер, спешащий в ее сторону, чтобы ухватить за шиворот и упечь в каталажку. То и дело она оглядывалась по сторонам, съеживалась, шевелила озябшими пальцами в ботиночках, проверяя, не замерзли ли ее ноги до такой степени, что она не успеет удрать в случае чего.
