Элеонор была сильной женщиной, что, несомненно, способствовало нашему краху.
Сейчас она замужем, живет с мужем в Детройте. Она пластический хирург. Я так до конца и не понял, насколько значимыми следует считать эти факты.
Любые из них.
Я узнал про эту странную штуку пару дней назад, в новостях увидел.
Про этого маленького мальчика в далекой Англии, у кого есть такая… как бы болезнь. Ему ни от чего не больно. Всякий раз, когда его показывали, на нем был велосипедный шлем, защитные щитки на локтях и коленках. Для того, подумалось, чтобы не пораниться. То есть разве не может он пораниться? Как он об этом узнает?
Сперва я подумал: «Вот это да. Везунчик». А потом уверенности поубавилось. Как-то, когда я еще маленьким был, я спросил маму, почему нам больно. Вроде как «зачем это»? Она объяснила: это для того, чтоб мы не тянулись руками к горячей плите. Это, мама сказала, чтоб вас научить. Только, сказала она, когда боль вопьется, слишком уж поздно будет, вот для чего и нужны родители. И вот для чего она со мной. Научить меня. Чтобы я прежде всего не трогал горячую плиту.
Иногда я думаю, что такая же болезнь у мамы. Только внутри. Хотя и знаю: ей больно. А все равно, не раз обжегшись, она тянет руку к той самой горячей плите. Внутри себя, я хочу сказать. И не думаю, что от этакого делают защитные шлемы или щитки.
Жаль, что я не могу научить ее.
Глава вторая.
АрлинРики, как ей представлялось, домой, строго говоря, так и не вернулся, зато грузовик — прибыл. Только не так, как ей представлялось. Несколько раз он опрокидывался; в целом вид у него был хуже, чем она опасалась. Одно только: машина заводилась. Ну, работала на холостом ходу. Одно дело, завестись и работать вхолостую, совсем другое, действительно куда-нибудь доехать.
Как бы ни был ей ненавистен этот чертов помятый «форд» — наглядное представление о ее собственном нынешнем положении, — она могла бы не пенять ему за это. Теоретически могла. Это из-за него ей не спалось ночью. Особенно сейчас, когда она пошла на вторую работу, в «Лэйзер Лаундж»[5], чтобы было чем платить по счетам. А поскольку грузовик был виноват, что она не ложилась в постель до трех ночи, он по крайней мере мог бы давать ей выспаться. Наверняка не такое уж непомерное требование.
Так нет, опять приходится липнуть к окну и в который раз высматривать, как скользит лунный свет по призрачному остову грузовика. Как его серебристое сияние обрывается там, где ободрана краска. Только Рики был способен довести машину до такого плачевного состояния и смыться. Во всяком случае, разумно полагать, что мужик смылся: грузовик-то, вон он, отыскался, а Рики — нет.
«Койоты утащили? Перестань, Арлин, ну-ка возьми себя в руки! Сидит себе где-нибудь в баре, ведет те же самые нежные речи с какой-нибудь бедняжкой, еще не усвоившей, к чему это все сведется. Или к чему это все не сведется».
Если, конечно, он вообще не уволокся, бродяжить не отправился, может, в больницу попал, может, выбрался жив-здоров, а может, помер вдали от всего, что связывало его с «фордом», вдали от всякой связи с родным городом.
Так что, может, и есть где-то могилка, но откуда Арлин знать? Да, если и узнает, как узнать, какая и где. Даже если купит она на свои чаевые Рики цветы, то все равно никогда не узнает, куда их нести.
«Цветы могут обернуться гадостью, гадким умыслом, если даже не знаешь, где их возложить. Ну-ка, перестань, Арлин. Ну-ка марш обратно в постель!»
И она пошла — только для того, чтобы пасть жертвой сна, в котором Рики жил прямо за городом, уже много-много месяцев, и ни разу не удосужился подать ей весточку о том, где он.
Что и заставило ее опять прилипнуть к окну и поносить чертов грузовик за то, что не дает ей поспать.
* * *
— Значит, так. Что, если я приношу ее домой, а она погнута? Я просто две сотни долларов на ветер выбросил?
— Просто скажите себе, что с той стороны дверь усиленная, так что этот чертов грузовик мог перевернуться, а дверь не погнулась.
— Я просто говорю, что если, в общем-то. Вот и все, что я говорю.
— Я вам вот что скажу. Я попридержу ваш чек на пару-тройку дней. Не сможете поставить дверь на свой грузовик, приносите ее обратно.
— Ага. Понимаю. Сто семьдесят пять.
— А ну-ка, катись с моей стоянки, ты меня уже достал!
— Лады, двести. — С легкой улыбочкой.
«Парням нравится, когда с ними так разговариваешь. Почему-то, черти веселые».
Малый оперся о покоробленный капот «форда» и закурил. «Мальборо»-красные, такие же, что когда-то Рики курил, будто она и не глядя не узнала бы. Похоже, этот мир, этот городок битком набит мужиками, скроенными по одному шаблону с Рики. Ей, во всяком случае, так кажется. Из-за этого она и почувствовала расположение к парню, этому Дугу, или Дуэйну, или как там, черт, его кличут, ее первому покупателю.
И она знала, почему. Она и больше получила бы, потрудись быть понапористее. Знала: стоит его спросить, как он тут же скажет, что его папаша драл его, как сидорову козу не дерут, и что он живет сам по себе с нечестивых юных лет. Знала: доведись ей стянуть с него футболку, на плече у него увидела бы татуировку, какое-нибудь имя, слишком стершееся, чтоб его разобрать. Какая-нибудь, кого он знал с месяц-другой, когда был еще слишком молод, чтобы понимать, что навеки только шрамы остаются. Да синяя краска, которую даешь загнать себе под кожу.
И от этого она почувствовала, что устала от расположения к Дугу. Дуэйну.
Позже она скажет своей лучшей подруге Лоретте: «Я больше не считаю, что не разбираюсь в мужчинах. В жизни больше не скажу, что у меня убогие инстинкты, нет, сэр, потому как, отчего ж я на того же парня нападаю раз за разом? Начинаю думать, что у меня очень тонкое чувство оценки, только оно, похоже, кому-то другому служит».
Какое-то время она с удовольствием наблюдала за мышцами его больших рук, которые легко разделывались с болтами на петлях дверцы, и ощущала усталость, сознавая, что часть ее существа уже прикидывает размеры следующей большой жизненной неразберихи, еще до того как она очистила от мусора прежней свою, обычно содержавшуюся в опрятности, подъездную дорожку к дому.
Не успела она отделаться от этих успокаивающих мыслей, как на эту дорожку вышла из машины Шерил Уилкокс, бывшая жена Рики, чтобы сказать ей спасибо за то, что она такая двуличная сучка. А еще не было девяти часов утра.
Из книги Криса Чандлера «Говорят знавшие Тревора» (1999)
Не хочу всех разочаровывать. Это не было, строго говоря, безгреховным зачатием. Так, один из рисков, на которые иногда позволяешь себе пойти. Наверное, сейчас, после свершившегося факта, оно и выглядит как-то глупо и беспечно. И все ж, слава Богу, получилось так, как получилось, верно?
