Но ее собственное окружение было не менее колоритно. По словам Клэр Томалин, биографа писательницы, в «список действующих лиц» входили «герои войны… незаконнорожденные отпрыски аристократов… разорившиеся сквайры»[6] и «удачливые иностранные фабриканты»[7]. Взять, к примеру, хоть лорда Портсмута – слабоумного аристократа, помешанного на похоронах и скотобойнях. После смерти супруги его обманом женила на себе дочь адвоката (лорд Байрон был свидетелем на их свадьбе, но не подозревал о том, что происходит), которая увольняла слуг одного за другим и истязала мужа регулярными порками и побоями. Чем не готический роман?
Сказки об Индии и Франции, морские приключения и великосветские скандалы – золотое дно для любого романиста. Но Остин отклонила все это с вежливой улыбкой. Уоррену Гастингсу и Элизе де Фейид она предпочла мистера Вудхауса и Гарриет Смит. Наполеоновским сражениям и тайным пыткам – драматические моменты партии в бридж и пикника на природе. Она точно знала, чего хочет достичь, и не поддалась соблазну свернуть с намеченного пути. Сам принц-регент, действующий правитель Великобритании при немощном отце, Георге III, выразил пожелание, чтобы «Эмму» посвятили ему. Пожелание, естественно, было выполнено. После этого с Остин связался библиотекарь и постоянный посредник принца, напыщенный священнослужитель по имени Джеймс Станьер Кларк. (Конечно, принц не встречался с Джейн Остин лично, хоть она и была одним из его любимых писателей.) Кларк позволил себе подвергнуть Остин стандартной пытке, на которую обречены успешные авторы, подав ей идею для книги.
«Исторический роман о династии Кобургов [младший сын из этой знатной семьи должен был жениться на дочери принца] был бы сейчас чрезвычайно интересен», – откровенно намекнул он.
«Я ничуть не сомневаюсь, что Исторический Роман принесет мне куда больше Прибыли и Популярности, чем картины тихой Деревенской Жизни, о которой я пишу, – ответила Остин (под “романом” здесь подразумевалось нечто вроде жизнеописания). – Но я всерьез возьмусь за Настоящий Роман лишь под страхом смерти; только это не избавит меня от нее, поскольку придется перестать подшучивать над собой и ближними, и потому я, вероятно, повешусь еще до того, как завершу первую главу. Нет, позвольте мне писать в своем стиле и следовать своим путем».
Этот путь – создавать произведения искусства из тех мелочей, что привлекали внимание Остин день за днем. Самым близким ей человеком была старшая сестра Кассандра, с ней она делила комнату с детства и до самой смерти. Две сотни писем, которыми сестры обменялись за время разлуки, наполнены точно такими же незначительными подробностями, как те, что Остин виртуозно вплетала в свои повествования:
Мы с Мартой вчера обедали у Дина вместе с Паулеттами и Томом Чютом… Платье миссис Паулетт кои-то веки было дорогим и более чем откровенным; мы позабавились, обсуждая ее Кружева и Муслин (другими словами, угадывая их цену), сама же она говорила слишком мало, чтобы развлечь нас как-то иначе… Миссис Джон Лифорд до такой степени понравилось быть вдовой, что она решила овдоветь еще раз: она выходит замуж за мистера Фендола… человека богатого, но намного старше ее… Как ты, должно быть, удивишься, узнав, что меня пригласил на танец – однако это так – джентльмен, которого мы с капитаном Д’Оверном повстречали в воскресенье. С тех пор мы кивали друг другу при встрече и, очарованная его карими глазами, я заговорила с ним на Балу, в результате чего и была приглашена. Но я по-прежнему не знаю его имени – он так плохо говорит по-английски, что, боюсь, карие глаза останутся единственным его достоинством.
Ко всеобщему удовольствию, вынесли Столы… Оба принарядились в зеленое сукно и шлют тебе свой горячий привет… Складной Стол составил компанию Буфету… А Столик, что стоял там раньше, отправился в лучшую спальню… ну, довольно об этом; перехожу к иной теме, совершенно другой, какой, собственно, и полагается быть иной теме…
И так далее, и тому подобное. Страницы, изобилующие колкостями, глупостями, весельем, семейными новостями, описаниями платьев, погоды, танцев и простуд. В сравнении с судьбами ее братьев, сестер, тети и, очевидно, почти любого из нас жизнь Джейн могла бы показаться скучной. Но ее разум подсказывал, что и такие судьбы полны событий; любая жизнь насыщена происшествиями, надо только уметь видеть. Остин не считала свое существование обычным, пресным или неприметным, она находила его приятным и увлекательным и хотела, чтобы мы относились к своей жизни точно так же. Ведь то, чем заполнены наши дни, питает наши сердца, а то, что живет в сердцах, – становится книгами.
Все это я понял не сразу, и на то есть причина. В конце концов, я парень. А нас, парней, не очень-то учат дорожить «мелочами жизни». Сплетни, говорят нам, – женское занятие. В самом слове «сплетни» прячется что-то сарафанное, мелочное и унизительное. Подобно Эмме и миссис Уэстон, Джейн и Кассандре представительницы прекрасного пола способны часами болтать с подружками о всяких пустяках. Нам же, мужчинам, суждено хранить суровое молчание или обсуждать общие темы – девчонок, машины, спорт. Ну и, если мы много о себе воображаем, политиков и социально значимые дела.
Во времена Остин все обстояло точно так же, даже сама формулировка «мелочи жизни» подчеркивала это. Мистер Найтли, друг семьи, сообщает героине интереснейшие новости о Гарриет Смит. Эмма пытается выведать у него все подробности, но Найтли беспомощно вскидывает руки:
– Ваша приятельница Гарриет при встрече с вами будет рассказывать об этом гораздо пространней. Не упустит ни одной малости, какие умеет интересно преподнести только женщина. Мы, мужчины, сообщаем о крупном…
То есть говорим лишь о чем-то значимом. Последнюю фразу он произнес в шутку – Найтли никогда не отличался завышенным самомнением, – но в остальном сказал то, что думал. Женщины рассказывают «пространно», мужчины – нет. Читая эту сцену, я вдруг понял, что задумала Остин. За дюжину страниц до конца книги она использовала Найтли, чтобы растолковать нам свою теорию и утвердить свой писательский триумф. Существует такое расхожее выражение – «женская болтовня». Так вот, «Эмма» – это женская болтовня. И Остин удалось превратить «пустые женские мелочи», эту «бестолковую» и «бессмысленную» болтовню в нечто увлекательное. Она написала длинную историю о душевных переживаниях, о том, что сама Эмма назвала «женской дружбой и женскими чувствами». На протяжении четырех сотен страниц Джейн Остин сплетничала с нами, как с подружками, посвящала нас «в подробности домашних дел, как приятных, так и затруднительных; в подробности будничных событий и недоразумений», а мы слушали ее с пониманием: ведь это было так занимательно и вовсе не «бестолково» и не «бессмысленно».
Она рассказала, каково это: думать, видеть, говорить по-женски. До встречи с Остин мне даже в голову прийти не могло, что подобные знания стоят моих усилий. Не далее как семестр назад, на одном из занятий, я во всеуслышание высказал общепринятое мужское мнение по поводу «дамских романов». Это был семинар по беллетристике, и его вел настоящий мачо ростом под два метра, с лицом стареющего Кларка Гейбла; он прокуренным басом рассказывал о том, как во времена джаза тусовался в клубе The Village, и о том, как однажды Норман Мейлер дал ему под дых. После нескольких недель истинно мальчишеского удовольствия – «Франкенштейн» и «Дракула», Шерлок Холмс и Эдгар Аллан По, «Я – суд присяжных» и «Мальтийский сокол» – мы добрались до «Ребекки» Дафны дю Морье (книги, которая легла в основу знаменитого хичкоковского фильма) – самого настоящего «дамского романа». Едва начался семинар, профессор сразу заметил апатию, охватившую большую часть его слушателей.
