Конечно, Герман не ответил.
Иногда он представлял, как летит со склона в красных горнолыжных очках.
Теперь старший копирайтер со всего размаха кинул их в стену, думая, что они разобьются.
Подобрав их, Герман устало осел на лавсит, мини-диван для влюбленных, о чем говорит само название. В стороне поблескивал, как горное озеро, офисный стол в стиле хай-тек, никак не утяжелявший интерьер, – с пустой стеклянной столешницей: образом воздушного, легкого и преисполненного радости творчества.
Опрокинувшись на спину, Герман уставился на люстру-тарелку из ИКЕА, твердо решив не вставать, пока не найдет какой-нибудь выход. Он всегда так думал – лежа и глядя в потолок.
Восемь
В 23:35 все еще того же понедельника заместитель генерального директора ивент-агентства «Радость» Катрин Третьяковская открыла дверь своим ключом. Герман сидел на кухне за столом перед наполовину выпитой бутылкой «Ламбруски», ее любимого игристого полусладкого итальянского вина, и молча смотрел перед собой.
Первой мыслью Катрин было то, что он подозревает ее в измене. Под строгим черным пальто пряталось новое платье из капсульной коллекции Pinko, жутко стебное и безалаберное, похожее на растянутую до пола мужскую рубашку, выгодно скрывавшую недостатки фигуры. Создательница коллекции итальянка Вивиана Вольпичелла была вдохновлена образами конца шестидесятых, детьми цветов и поклонницами музыкальных фестивалей, духом свободы, который пыталась вернуть в свою жизнь потерявшая драйв, но добившая определенных успехов Катрин.
– Привет, – осторожно сказала жена старшего копирайтера. – Как прошел день?
Герман пожал плечами:
– Все нормально.
Катрин села за стол прямо в пальто. Она решила пока не расстегиваться, чтобы не травмировать его. Платье действительно подарил один мужчина, клиент агентства, француз лет шестидесяти, молодящийся, как они все. Получилось, что не далее как вчера он оказался свидетелем нервного срыва малознакомой женщины. За бокалом аргентинского мальбека и хорошим куском рибая средней прожарки в «Гудмане» на третьем этаже торгового центра «Европейский» после суток работы. Катрин окончательно расклеилась. Вопрос был какой-то простой, типа: как в России принято проводить время после работы? Катрин ответила потоком слез и жалобами на отсутствие секса. В тот вечер у них не пошло дальше петинга, а утром с ресепшн позвонили – курьер принес Pinko из коллекции, о которой она обмолвилась, проходя мимо витрин.
– Неважно выглядишь.
– Сегодня сердце что-то болело. – Герман налил вина. – В лифте чуть сознание не потерял, представляешь? Думаю, это из-за брифа. Витамины для сердца, блин. Зачем я только прочитал симптомы?!
Она рассмеялась и потрепала его по голове:
– Какой же ты у меня впечатлительный. Придумал что-нибудь?
– Да. Сейчас лежал и, кажется, что-то нащупал. Но не уверен, что им понравится.
Она вздохнула:
– Почему?
– Не знаю. Похоже на какое-то послание. Я сам не могу расшифровать пока.
Это началось недавно – детские попытки спрятать свою беспомощность за громкими словами: послание, откровение, видение. Герман ленился, жалел себя. Раньше он такого не позволял.
Она покачала головой:
– Почему нельзя просто придумать то, что они ждут?
– Пытался. – Герман развел руками. – Но кажется, я выбился из формата.
– А мне кажется, тебе надо просто отдохнуть.
– Серьезно?
– Да. Отдохнуть и посмотреть на все со стороны. Может быть, ты не тем занимаешься.
Герман посмотрел на нее со злостью:
– Чем же мне заниматься?
Катрин пожала плечами.
– Понятно. – Он шумно выдохнул, прикрыл глаза. – Что у тебя?
– Все нормально, бегаю как савраска.
Подвинул ей бокал.
Катрин бросила взгляд в комнату, где валялись книги, одежда и провода:
– Надо бы тут прибраться.
– Да.
Махнула «Ламбруску», как водку. Посидели, подождали.
– Какая-то ловушка, – снова начал он. – Бог говорит со мной, а я не слышу. Я был создан не для этого…
Катрин незаметно поежилась.
– Мне было откровение, – продолжал Герман тем же странным голосом, и жена заметила, что веки у него покраснели. – Думал о скрипте, а почувствовал, что меня куда-то утягивает. Скрипт я тоже написал, конечно.
– Ты курил наркотики?
– Нет.
Она протянула руку пощупать лоб, но он дернулся назад.
– Хватит. – Герман поморщился, наконец не скрывая раздражения. – Тебе на все плевать. Я же рассказываю…
Теперь она задала себе вопрос: почему с французом не пошло дальше петинга? Что ее сдерживало?
Муж всегда говорил, что не хочет ее к себе привязывать, ему, мол, нужно личное пространство для творчества. После пятнадцати лет совместной жизни Катрин прочитала эсэмэски от Нади в его телефоне – что делать, надо понимать, на каком свете находишься. Герман все грозился написать роман, который позже оказался, как в фильме «Сияние», файлом с обрывками предложений. «Никак не собирается в линейный сюжет, – объяснил он. – Может быть, и не надо связывать, может, это так и должно остаться – обрывками, дневниковыми записями». – «Конечно должно, Герман, конечно». Возможно, Катрин не права, но она всегда была нацелена на результат. Даже в йоге, которой занимается всего год, Третьяковская смогла добиться определенных показателей, потому что не сидела полчаса в одной позе, как остальные, а шла вперед.
– Ну, рассказывай, что за откровение.
Он посмотрел, как рублем подарил, и обиженно махнул рукой.
В последнее время Герман был молчалив, насуплен и обижен. Представьте себе, что когда-то это был кудрявый, гибкий, мечтательный шатен, как бы устремленный поверх окружающих голов. Теперь же перед нами рыхловато-лысеюще-бородато-растрепанный интеллигентный москвич средней руки, иногда с натяжкой напоминающий ламберсексуала, этакого необузданного сатира городских джунглей, или даже ершистого вояку, прошедшего через горячую точку где-то у себя в голове, или, при определенном ракурсе, какого-нибудь страдающего бессонницей физика, разрабатывающего маленький, но безумно важный поворот в квантовой теории, – в общем, вся его порой яркая и в то же время несколько неряшливая внешность как бы проглядывала через мутное стекло, словно засиженное мухами его собственных рефлексий.
