Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
Такое восприятие мира станет понятнее, если мы вспомним, что мозг сродни густому супу из нейронов, которые взаимодействуют друг с другом посредством электрических импульсов. Это взаимодействие обеспечивается межклеточными связями – синапсами. Не будет преувеличением сказать, что на определенном уровне любое наше ощущение – от боли в ушибленном пальце до попыток вспомнить чье-нибудь имя – является результатом активности конкретных нейронов, взаимодействующих с помощью конкретных синапсов.
Внимание – от “попыток” вспомнить имя до “размышлений” о том, как закончить предложение, – является, как и чувственное восприятие, одним из видов синаптической активности. Поэтому в мозге с небольшим количеством синапсов, например в мозге новорожденного, количество внимания также ограничено. По мере формирования синапсов – дззынь! звучит телефонный звонок, бац! просыпается ряд нейронов в зрительной коре, оп! просыпается двигательный нейрон, заставляя ноги пинаться, – мы видим, как пробуждается внимание. Оно пока беспорядочное, случайное и непроизвольное – но все же самое настоящее внимание. Навестите младенца через пару месяцев и понаблюдайте, как он смотрит в глаза (или в пространство возле глаз) и следит взглядом за вашей головой по мере того, как она смещается в сторону от него или пропадает из виду. В 19 месяцев внимание моего сына было уже вполне – хотя и не полностью – упорядочено. И слава богу.
Я лишь начала привыкать к мысли о том, что наш квартал поражен нашествием букв О. Однако я еще ничего не знала о треугольниках. Мы находились в тот момент в 50 м (и нескольких десятках минут) от входной двери. Поскольку ушли мы недалеко, я начала поторапливать сына и мягко тянуть его за руку – мне надоело переступать с ноги на ногу в ожидании того, когда его крошечные ножки догонят огромные мамины. Но он тянул меня назад, и я позволила ему идти, куда хочется. Я стояла на тротуаре, а он тянулся куда-то в противоположную сторону. Я посмотрела. И не увидела ровным счетом ничего.
Если в лингвистическом отношении моего сына сильнее всего влекли буквы О, то в физическом мире предметом его вожделения стали углы, пересечения дорожек и низкие перила. На углу сиял на солнце солидный многоэтажный дом типичных для Манхэттена довоенных размеров. Улица в этом месте слегка поднимается вверх по холму, и складывается ощущение, что восточная часть здания выше западной. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, какого рода это здание: мне довелось побывать и пожить в десятках таких домов. Я осмотрела фасад в поисках каких-нибудь черт, которые рассказали бы мне об этом доме что-нибудь новое, но ничего не нашла. В этот момент сын стал виснуть у меня на руке, и мне пришлось остановиться. Он нашел нечто вроде ограды. Здание было обнесено “рвом”: углублением довоенных времен, окружавшим дом на уровне подвала, которое подходило скорее для хранения мешков с мусором, чем для защиты от врага. По краю “рва” возвышалась зловещая на вид решетка с тяжелыми стойками перил. Неудивительно, что мне не хотелось замечать эту ограду. Это отнюдь не самая красивая часть здания.
Но сын ее заметил. Он обладал счастливой способностью восхищаться некрасивыми вещами. Или, скорее, счастливой неспособностью видеть разницу между красивыми и некрасивыми вещами. Стойки перил упирались в парапет, по ширине как раз подходящий для маленького ребенка. Он прошел на цыпочках вдоль низкой стены, спрыгнул вниз и вскарабкался на парапет. Именно так я узнала о треугольниках. Поскольку путь моего сына пересекался с тротуаром, эти две траектории образовали остроугольный треугольник. Маленький шаг вверх и большой вниз. “Треугольники хорошие? – спросила я. – Желтые?” “Зеленые. С пузыриками”, – важно ответил сын, а я стояла и смотрела на очень незеленые, без всяких пузыриков треугольники. Я кивнула. Кто я такая, чтобы разрушать этот синапс?
Одна из составляющих нормального развития – это учиться замечать меньше, чем возможно. Наш мир полон цветов, форм и звуков, но чтобы выжить, мы должны частично их игнорировать. Мир все равно хранит эти элементы. Дети воспринимают мир с другой детализацией и обращают внимание на элементы визуального мира, которые мы не замечаем, и на звуки, которые мы игнорируем как ненужные. Они четко видят то, что остается невидимым для нас.
Все мы, люди, имеем сходные представления о том, как устроен мир, однако мы не сразу рождаемся в таком мире. Наша жизнь начинается со своего рода сенсорного хаоса – того, что Уильям Джемс назвал “первобытной избыточностью чувств”: относительно недифференцированной массы звуков и света, цветов, текстур и запахов. Взрослея, мы учимся обращать внимание на одни элементы и игнорировать другие. Достигнув зрелости, мы уже точно знаем, как устроен мир. Но давайте задумаемся о том, что мы пропускаем; а таких вещей немало! Узор, образованный вплавленными в асфальт камешками, шипение батареи в комнате, удары нашего сердца, отдающиеся в кончиках пальцев и висках. Сознание младенца свободно от ограничений опыта: у него нет никаких ожиданий, поэтому он открыт всем ощущениям.
Однако сравнить его сознание с “чистой доской”, конечно, нельзя. У человека есть врожденные механизмы, которые увеличивают шанс того, что даже в первые, самые опасные секунды жизни вне материнской утробы он найдет мать (по запаху, к которому он привык, находясь в матке; по ее лицу, на которое направлен его взгляд; по темным точкам – соскам). Но младенец пока не умеет игнорировать шуршание бумаги в руке человека на другом конце комнаты или шум, который издает отряхивающаяся собака. Не зная, что из всего этого интересно и на что стоит обращать внимание, ребенок также не знает, что из всего этого считают неинтересным взрослые: нижняя сторона сиденья стула, длинная пустая стена, угол картинной рамы. Мы обычно не рассматриваем чужие колени – не такое уж это захватывающее зрелище, – но ребенок этого еще не знает (и, кроме того, ростом он как раз по колено взрослому). Поэтому он пожирает колени взглядом. Мозг младенца еще не умеет определять, что есть целый объект, а что – его часть: он не понимает, что такое границы объекта. Точно так же у него пока нет представлений о том, на что стоит смотреть, а на что нет. Он не знает, что треугольники, образованные столбиками перил и тротуаром, совершенно неинтересны.
Или все-таки интересны? Сезанн считал, что все природные формы образованы комбинациями кубов, цилиндров, конусов и сфер. Буквы О, столь полюбившиеся моему сыну, – это просто поперечные сечения цилиндров и сфер; треугольники – срезанные по углам кубы. Кубисты проводили различные манипуляции с этими простыми фигурами, разбирая на составные части и вновь собирая формы, на которые мы не обращаем внимания, потому что слишком к ним привыкли. Игрушки, которые Фридрих Фребель, изобретатель детского сада, придумал для своих подопечных, представляют собой вариации этих простых форм. Младенца восхищает даже простой мягкий шар: он катится, но его можно поймать. Для ребенка постарше твердый шар олицетворяет движение, а куб, напротив, иллюстрирует неподвижность: катиться он не желает, зато его можно толкать и ставить один на другой. А теперь представьте, сколько всего можно сделать, если прибавить к этому набору цилиндр. Для моего сына синий цилиндр легко становится игрушечной чашкой, шапкой или убегающей мышью, “раздавленным” мячом или “слишком большим” стеклянным шариком.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
