Земля все еще пребывала в хаосе: большое наводнение, вызванное разрушением западного Антарктического ледяного щита, действительно оказалось идеальным пусковым механизмом, на который рассчитывал «генерал Сакс». Энн видела, что Сакс ничуть не раскаивался из-за того, что воспользовался бедствием землян, и даже не задумывался о множестве смертей, к которым оно привело. Когда он говорил об этом, она ясно читала его мысли: в чем тут раскаиваться? Наводнение произошло случайно, это геологическая катастрофа, событие того же разряда, что ледниковый период или падение метеорита. И никто не стал бы раскаиваться, пользуясь таким случаем ради собственной выгоды. Лучше всего – извлекать из хаоса и беспорядка все, что возможно, и не беспокоиться на этот счет. Все это читалось по лицу Сакса, когда он говорил, что делать дальше в отношении Земли. Он предлагал отправить делегацию, дипломатическую миссию, выступить на публике, устроить встречу. Казалось, он говорил бессвязно, но она понимала его – как брата, как старого врага! Да, Сакс – по крайней мере, старый Сакс – был истым рационалистом и никем иным. А потому его легко понять. Если сравнивать с другими – легче, чем фанатиков ка-кадзе.
Но встретиться и говорить с ним можно было только на его условиях. Поэтому на встречах она садилась напротив него и пыталась сосредоточиться, даже несмотря на то, что ее разум словно затвердевал, превращаясь в камень прямо внутри головы. Споры поднимались снова и снова: что им, собравшимся на Павлине, делать? Кто займет Павлиний трон? Потенциальных шахов было предостаточно – Питер, Ниргал, Джеки, Зейк, Касэй, Майя, Надя, Михаил, Ариадна, незримая Хироко…
Кто-то взывал к тому, чтобы принять за основу нынешнего обсуждения итоги конференции в регионе Дорса Бревиа. И все бы ничего, но без Хироко у них не было духовного центра – ведь она оставалась единственным человеком в истории Марса – кроме, конечно, Джона Буна, – с кем считались все. Но теперь не было ни Хироко, ни Джона, ни Аркадия. Не было даже Фрэнка, который сейчас мог бы принести пользу, прими он сторону Энн, что вряд ли бы случилось. Никого не было. Осталась лишь анархия. Удивительно, как их отсутствие было заметно за переполненным столом – даже заметнее, чем присутствие всех остальных. Вот, например, Хироко: о ней часто упоминали, а она, несомненно, скрывалась где-то в необжитых районах, по своему обыкновению покинув товарищей в час нужды. Выбросив их из гнезда.
Удивительно, что именно единственному ребенку их ушедших героев, Касэю, сыну Джона и Хироко, суждено было стать наиболее радикальным лидером, который вызывал у нее тревогу, даже находясь на ее стороне. И вот он сидел, выражая неодобрение Арту, исказив рот в слабой улыбке. Он ничем не походил ни на одного из родителей – впрочем, в нем было немного надменности Хироко и простодушия Джона. Их худшие черты. Но тем не менее он представлял собой силу, делая то, что хотел, и многие следовали за ним. Но он был вовсе не таким, какими были его родители.
А Питер, сидевший всего в паре кресел от Касэя, был вовсе не таким, какими были они с Саймоном. Трудно было сказать, какую вообще роль играло кровное родство – по-видимому, никакой. Но у нее сжималось сердце, когда Питер говорил: он спорил с Касэем и выступал против Красных по всем пунктам, выставляя их в таком свете, будто они занимались межпланетным коллаборационизмом. И за все время этих обсуждений он ни разу не обратился к ней – даже ни разу не взглянул. Вероятно, он делал это намеренно, из вежливости: «Я не буду спорить с тобой на людях». Но выглядело это как пренебрежение: «Я не буду спорить с тобой, потому что ты не имеешь значения».
Он выступал за то, чтобы оставить трос, и поддерживал Арта в вопросе акта, составленного в регионе Дорса Бревиа, что было естественно, учитывая, что преимущество Зеленых, существовавшее тогда, сохранилось до сих пор. Он использовал этот акт как руководство, согласно которому провод следовало сохранить. А значит, допустить дальнейшее присутствие Временного Правительства. В действительности же некоторые из окружения Питера говорили о «полуавтономии» относительно Терры, а не о независимости, и Питер с этим соглашался, тогда как Энн не могла этого вынести. И все это время они даже не встречались взглядами. Это было несколько в духе Саймона – как будто молчание. И ее это злило.
– Нам нечего обсуждать долгосрочные планы, пока не решим проблему с лифтовым проводом, – сказала она, перебив его, за что удостоилась поистине злобного взгляда, будто нарушила согласие, хотя никакого согласия у них не было. Так почему им запрещалось спорить, когда у них все равно не было нормальных отношений – никаких отношений, кроме биологических?
Арт утверждал, что ООН уже готовы смириться с полуавтономией Марса, если тот останется в формате «тесных консультаций» с Землей и окажет активную помощь в разрешении ее кризиса. Надя рассказала, что общалась с Дереком Хастингсом, находившимся сейчас на Нью-Кларке. Да, Хастингс сдал Берроуз без кровавого сражения, но сейчас он желал достичь компромисса. Следующее его отступление, несомненно, не будет таким быстрым и не приведет его в какое-нибудь приятное место, потому что на Земле, несмотря на все чрезвычайные меры, теперь царили голод, мор и мародерство – общественный договор, и без того довольно хрупкий, был окончательно расторгнут. Это могло повториться и здесь; Энн следовало помнить об этой хрупкости, когда она злилась так сильно, как сейчас, когда хотела сказать Касэю и Дао, чтобы те заканчивали споры и приступали к делу. Скажи она это – и они, весьма вероятно, так и поступили бы. Она странным образом ощущала в себе такую силу, оглядывая стол и беспокойные, сердитые, недовольные лица вокруг. Она могла дать решающий голос, оказать перевес.
Говорившие поочередно брали слово, чтобы за пять минут изложить доводы то в одну, то в другую сторону. Сторонников перерезания провода оказалось больше, чем предполагала Энн, – это были не только Красные, но и представители культур и движений, сильнее других запуганные тем, что наднационалы установят свой порядок или что земляне начнут массово эмигрировать на Марс. Сюда относились бедуины, полинезийцы, жители региона Дорса Бревиа и наиболее опасливые из числа местных. Но все равно сторонники ликвидации космического троса оставались в меньшинстве. Уже не в незначительном, но в меньшинстве. Изоляционисты против интерактивистов – вот он, очередной раскол в движении за независимость Марса.
Джеки Бун встала и проговорила пятнадцать минут в поддержку сохранения лифтового провода, угрожая всякому, кто желал его разрушить, изгнанием из марсианского общества. Ее выступление вызвало отвращение у одних, у других снискало популярность. Следующим поднялся Питер и стал говорить то же самое, но уже не так прямо. Это настолько разъярило Энн, что она вскочила, как только он закончил, и стала выступать за разрушение провода. Этим она вызвала еще один ядовитый взгляд Питера, но едва обратила на него внимание: она уже дошла до белого каления и совершенно забыла о пятиминутном лимите. Никто не пытался ее прервать, и она говорила и говорила, хоть и понятия не имела, что скажет дальше, и не помнила, что сказала до этого. Может быть, ее подсознание выстроило мысли в форму речи адвоката – она на это надеялась, – с другой стороны, часть ее разума была поглощена идеями, в то время как она продолжала говорить. А может, она лишь раз за разом повторяла слово «Марс» или просто что-то мямлила, тогда как слушатели потворствовали ей или же чудесным образом понимали ее, озаренные постижением невнятицы, будто в головах у них загорелось невидимое пламя, точно они надели шляпы из драгоценностей, – и в самом деле, их волосы чудились Энн спряденными из металла, а лысины стариков – кусками яшмы, под слоем которой и живые, и мертвые могли в равной степени понимать друг друга. И в какой-то момент ей показалось, будто они все вознеслись вместе с ней, все разом, в эпифании – божественном проявлении красного Марса, свободные от Земли, живущие на первозданной планете.
