За мной накрепко и надолго утвердилась репутация придурка. Из-за ботинок у меня кличка Турист. Из секции бокса тренер вежливо порекомендовал меня… ну… я туда больше не ходил.
Урок труда
Мало мне было Туриста. Я таскал учебники в стандартном школьном портфеле, и ребята, учившиеся годом старше, прозвали меня Инженер. Меня стали бить. Не то чтобы сильно, но унизительно и подолгу, большими компаниями. Одноклассникам было похрен веники, с ними тоже как-то не сложилось. Рассчитывать было не на кого.
Перейти из кабинета в кабинет стало проблемой. Всюду раздавалось радостное: «Инженер!» Мой портфель отнимали, пинали ногами, бросали в окно, а на улице – в лужу. Я вечно получал замечания за отвратительный внешний вид и грязь в тетрадях и учебниках. Следом за старшими меня начали дразнить младшие. С отчаяния влепил одному и тут же оказался еще и хулиганом, хор учительниц и завучей завывал: «Языком как хошь, а кулаком не трожь». Папа обдал презрением: с нормальными не справился, на пацане отыгрался? «Молодец среди овец!» Назревало…
А тут еще, здрасьте вам, несчастная любовь, да еще в собственном классе. «Трибуны дружно начали смеяться». Девчонка, которую я любил, стала звать меня Дрюней.
План убийства одного из обидчиков зрел, как помидор в оранжерее. Он уже наливался красным цветом. А вышло просто и бескровно. Ну не совсем, конечно…
Я что-то там неправильно сделал на уроке труда. Не так отпилил или прострогал. Руки у меня, и правда, не мастеровые. Меня оставили после шестого урока переделывать. Все ушли, естественно, смеясь.
Я ковырял проклятую деревяшку. И тут зашел мой самый главный обидчик. На три года старше меня. Самый здоровый и тупой из всех… Под рукой был целый набор мирных и полезных инструментов. Но я нашел им другое применение. Улыбаясь широко-широко, подошел я к своему врагу и без разговоров влепил ему в лоб киянкой. Вот уж чего он точно не ждал и сразу ушел в «заплыв», а я как раз вошел во вкус. Разбив ему нос и надавав по скулам, я взял табуретку и размахнулся, чтобы углом ее довершить задуманное. Табуретка почему-то не хотела опускаться. Ее схватил с другого конца учитель физики, зашедший в кабинет труда по какой-то своей надобности.
Владимир Валерианович Кузнецов! Тебе не надо было ничего объяснять. Ты все понял сразу. Дважды ты спасал меня от непоправимых глупостей…
Я атеист. Увы. Он давно умер. И его больше нет. Я не могу сказать ему «спасибо» или «простите». Говорю просто вслух. Пишу. Владимир Валерианович Кузнецов – самый талантливый и умный учитель в нашей школе, да и не только в ней. Добрая и мятежная, искренняя душа.
– Поставь табуреточку. Да, и лучше сядь-ка на нее. А я на другую. Поговорим.
Лежащий внизу мой недруг что-то замычал, но тут же получил ногой в пах… от Валерьяныча! И тот произнес вдруг совсем непедагогичные слова:
– Ну что, может, мне выйти и в коридоре подождать? А? А потом я тебя на улочку снесу. Скажу, что ты упал, неудачно так. Он ведь у вас раз в неделю с лестницы падает, верно? Что же, ты разок навернуться не можешь? В виде исключения?
Валерьяныч закурил сигарету «Памир» («Нищий в горах») прямо в кабинете труда и задушевно произнес:
– Ладно… С этим, – ткнул он в мою сторону пальцем, – я поговорю. Сегодня. Но ведь это сегодня. Не тронет он тебя и завтра… А насчет послезавтра ты как? Готов ты в больничку? В калеки? Или прямо на кладбище, в цветочки-веночки? Мама плакать будет… Или не будет? А что, знаешь, на венок дам рубль с удовольствием, потому что без тебя будет очень хорошо. И что я тебе врача сюда звать буду, не жди. И мамочке жаловаться не рекомендую. Уж кого-кого, а тебя прикончить полгорода мечтает.
Мы вышли из кабинета труда, и я ожидал чего угодно, а Валерьяныч вдруг улыбнулся и сказал:
– Ну что с тобой делать, а? Даже киянкой с первого раза убить не можешь… Ну и слава богу. В следующий раз, когда захочешь что-нибудь сделать, сосчитай до десяти, ладно? Просто сосчитай. Вдруг придет в голову мысль какая-нибудь? О тюрьме, о маме. Или о том, стоит ли свою жизнь из-за такого ублюдка псу под хвост пускать… Иди домой.
Мне было страшно. До меня дошло, чем мог обернуться мой «оранжерейный помидор».
Я еще не раз потом дрался, хотя в школе так и не научился – нашлось для этого другое время. Но все-таки уже на следующий день, потеряв страх, влепил другому «доброжелателю» в туалете, когда тот был один, так чтобы упал, и когда он упал, сказал ему весело:
– Инженер, значит? Секи, ща обоссу.
Вид моего юношеского органа, который тогда только для этого и годился, подействовал, как ствол автомата…
Он оказался еще гаже, чем я думал. Пихая под кран пиджак и рубашку, он строил страшные рожи, омерзительно хныкал и матерился.
– За ухом, говорю, вытри. – Открыл дверь в коридор и крикнул на всю школу: – А я обоссал…
Тот уже бросил на пол пиджак и начал реветь, и я фамилию его кричать не стал.
Но меня как-то все разом перестали допекать.
Папа постепенно оставил мысль сделать из меня не то что спортсмена, но даже не стал заставлять заниматься плаванием. Мне и самому обидно – я понимаю, что для папы, прекрасного тренера и пловца, это было большое разочарование. Но что тут поделаешь…
Владимир Валерианович умер. Вспоминать об этом всегда очень тяжело.
А несколько лет назад ко мне в ВКонтакте постучался один из тех давних обидчиков и попросился в «друзья». Ничего я против него давно не имею. И обид нет уж точно никаких. Может, он и человек теперь не плохой. Но смутил меня оборот «в друзья». Это уж как-то слишком. Будем считать это эксцессом филологического мировоззрения.
Плейшнер
В июньский четверг футбол идет во дворе с особым азартом. Пятницы все ждут, как приговора. В пятницу после обеда большинство ребят отправляется на дачные участки ишачить на огородах. Любовь к сельскому хозяйству наши родители привили нам прочно. У моего соседа по даче есть только один сельскохозяйственный инструмент – бензиновая газонокосилка. Жена его иногда пытается робко попросить его «вскопать маленькую клумбочку», но кончается это одинаково – он достает из кошелька купюру и говорит: «На лопату и на рассаду тебе хватит!» Продолжения разговора уже не следует – попытки были только вначале и кончались суровым словом «ВСЕ!». И сосед отправляется на рыбалку. Ищи его там. Озера у нас большие.
Дача – это детская каторга. Счастливчики, у которых дач нет, играют в футбол, ходят по воскресеньям в кино, едят там мороженое из вафельных стаканчиков (в магазинах такого не продают), играют в «Морской бой» и «Меткий стрелок» по пятнадцать копеек за раз. Билет в кино стоит десять копеек. Счастье можно купить за шестьдесят копеек.
Остальные – узники выходных. Они копают грядки, окучивают, культивируют, мешают землю с ароматным свиным навозом… Когда к концу июля вырастает клубника, дети едят ее с видом узников концлагерей перед казнью.
