— Может, выйдем? Сегодня не так уж холодно. — И Жером провел кусочком угля в воздухе, словно рисуя знак вопроса.
Мими кивнула, и они вышли в прохладу осеннего дня. Рядом с молотилкой валялись спиленные бревна, два из которых Жером подкатил к Мими и пригласил ее сесть, а сам устроился наискосок и принялся за работу.
— Я хочу просто нарисовать вас, ну, если вы, конечно, позволите. А могу и шарж сделать.
— Нет, благодарю. Как и большинство женщин, я не лишена самолюбия.
Жестом он попросил ее повернуться в профиль, что она и сделала, облегченно вздохнув.
— Вам придется говорить со мной, пока я рисую. Так вы меньше устанете.
— А вы будете мне отвечать?
— Это зависит от того, затронете ли вы интересную тему.
— Тогда монолог?
— Нет, не хотелось бы.
Краем глаза Мими заметила, что Жером держит уголь в вытянутой руке, словно измерительный прибор.
— У вас красивый нос, графиня.
— Вы хотите сказать большой?
— Нет. Я хочу сказать красивый. И, кроме того, интересные глаза. Чуть скошенные веки. В вас есть что-то восточное. Простите, надеюсь, вы не возражаете против моих комментариев?
Мими повернулась, но сразу же услышала щелчок пальцами, требовавший принять первоначальную позу. Она попыталась сосредоточить взгляд на растущих невдалеке тополях, но ощущение, что Жером внимательно разглядывает ее тело, не покидало ее ни на минуту. Но ведь этого требовали обстоятельства.
— Нет, продолжайте. Среди моих знакомых мало людей, которые позволяют себе шутить надо мной. Если вы заметили, здесь царят довольно строгие взаимоотношения.
— Кто тут живет?
— В доме? Двое слуг, герр Реммер и его жена, фрау Реммер.
— Это та хохотушка в черном?
Мими рассмеялась. Фрау Реммер никогда не улыбалась.
— Вот видите. Не самая подходящая компания для меня.
— Но у вас должны быть друзья.
— В Бреслау у меня есть один замечательный друг. Он старше меня, держит кафе на главной площади. Очень смешной. Нет, не так. Очень остроумный. Какой-то другой.
— Что вы имеете в виду?
Мими задумалась.
— Еще один мой друг, мой давнишний приятель, тоже сейчас в Бреслау. Но не просто так. Он на службе, в армии. Он стал… вернее, он был… В общем, он сильно изменился. Странно. Раньше мы хохотали с ним до упаду. Герр Райнхарт любит остро шутить, я бы даже сказала, цинично, но с ним можно посплетничать. А с Максом было, как в жерле вулкана…
— Так горячо?
— Вы же поняли, что я хотела сказать.
— Это и все? Все ваши друзья?
— Здесь? Да. Когда мой муж был дома, мы ходили в гости, на вечеринки, званые обеды к людям, с которыми он вырос. Но это его друзья, люди его круга. Кроме того, большинство из них старше меня. Только не подумайте, что я их в этом упрекаю. Просто все мои друзья остались в Берлине. Теперь, наверное, их разбросало по всей Европе — тех, кто еще жив. Сначала были убиты мужчины, а в этом году две мои однокурсницы погибли во время бомбежки. Может быть, тут и скучно, по крайней мере, так считает мой друг Макс, но зато безопаснее.
Мими обнаружила, что опять повернулась лицом к Жерому, который нервно тряс рукой, заставляя ее вернуться в исходное положение.
— У вас смуглая кожа. Это нетипично для этих краев.
Мими покраснела и не смогла ничего сказать. Жером перестал рисовать.
— Простите. Я так погружаюсь в работу, что говорю первое, что придет в голову. Я больше не буду, лучше помолчу.
Мими заставила себя посмотреть на него.
— Нет, пожалуйста, продолжайте. Последние несколько месяцев я чувствую себя ужасно одинокой. Особенно после того, как мой муж пропал без вести.
— Да, я знаю.
— Кто вам сказал?
— Реммер. Я спросил у него о вас, когда он пришел на молотилку, чтобы посмотреть, что там происходит. Я даже удивился, что он умеет разговаривать. Не то что его жена. Он рассказал мне историю вашей семьи, начиная со времен Фридриха Великого. Правда, пропустил период наполеоновских войн. — Жером помолчал, словно собираясь с силами для следующего вопроса. — Никаких известий… о муже?
Мими покачала головой.
— Макс, мой друг из Бреслау, сказал мне, что он, скорее всего, попал в плен. Кто знает, может, это действительно так.
Жером хотел было ответить, но вдруг понял: что бы он сейчас ни сказал, это будет бессмысленно. Слова не смогут утешить женщину, потерявшую мужа. Мими посмотрела на него с благодарностью. Некоторое время француз молча чертил по бумаге, прежде чем Мими решилась заговорить:
— А вы? Чем вы занимались до войны? Вы художник?
Жером снова рассмеялся, и Мими еще раз заметила странную метаморфозу, произошедшую с его лицом.
— Если бы я был художником, я бы уже давно умер от голода на каком-нибудь чердаке. Нет, я не художник. Я журналист. В Монтрёе — так называется мой родной город на севере Франции — я работал в местной газете. Конечно, я хотел стать писателем, но, к сожалению, писательским трудом на жизнь не заработаешь.
— У вас интересная работа?
— Иногда да. Но по большей части приходилось писать о ценах на крупный рогатый скот и о разбирательствах в городском совете. Грустно, но, с другой стороны, это гораздо лучше, чем оказаться в заключении.
Теперь настал черед Мими удержаться от избитых слов сочувствия. Жером продолжал:
— А вы? Вы носите титул графини, но, честно говоря, я представлял вас совсем другой.
— И какой же вы меня представляли?
Жером пожал плечами.
— Ну, кем-то вроде дам, изображенных на портретах, висящих в вашей библиотеке. Властной женщиной. Почему-то мне так показалось по выражению ваших глаз.
— Властной?
— Нет. Неправильное слово. Более сильной. Вот.
— Уже лучше. Да, я потеряла почву под ногами. Не знаю, что делать и как жить. Поэтому я читаю, управляю фермой и ужасно переживаю. И так последние четыре года. В общем, никакого прогресса.
— Я вижу, у нас с вами много общего.
Мими повернулась к Жерому, но на этот раз вместо того чтобы возмутиться, он уставился в пустоту, и кусочек угля замер на бумаге. Какое-то давно забытое чувство всколыхнулось в его душе. Жером перевел взгляд на Мими. Голубые глаза на фоне темных волос, аккуратно зачесанных назад, немного полноватые губы… Он показал рисунок. Мими вздохнула с облегчением.
— Ну, что вы думаете?
— А что, у меня действительно такой большой нос?
— Нет, и разрез глаз совсем не восточный. Простите, мне лучше удаются карикатуры. Ничего не могу с этим поделать.
