– Ха-ха! Сводники! Проклятая Брижитт, это проявляются твои скаутские привычки.
Брижитт: Милая Женевьева, твое одиночество делает тебя желчной. Я же прощаю тебе все. Наверное, я никогда не была с тобой более мила, чем в то время, когда вовсю старалась сохранить видимость, будто все по-прежнему.
– Женевьева, я не стремлюсь обратить тебя в свою веру, но скажи: неужели тебе не хочется тоже что-то изменить в своей жизни?
– Ну так вот, ни капельки! У меня есть мои коллеги, мои племянники и племянницы, то тут, то там два-три любовника, есть подруга и еще партнеры по танго. Все замечательно. И я в твоей помощи не нуждаюсь.
Женевьева: Она действует мне на нервы. Скоро до слез доведет. До Альбера для нее существовала только ее маленькая Нану, она с языка у нее не сходила, ей ничего не хотелось, что бы я ни предложила, кроме покупок и оперетты. Сколько мне пришлось выслушать этой музыкальной патоки, лишь бы доставить удовольствие! Она мечтала заполучить кого-нибудь пожилого. А я – вовсе нет. Вот дружок время от времени, это по мне. Но чтоб постоянно торчал рядом, вот уж нет! Правда, в последние годы дружки появляются не так уж часто…
– Ты встречаешься со своим иранцем?
– Он уехал на родину. Вернется только в конце июня. Жаль. Он настоящая находка. А у тебя с Альбером в этом все хорошо?
Женевьева: О, моя Брижитт! Покраснела, словно невинная девушка!
– Все очень хорошо, спасибо.
– Хороший любовник – это очень важно, даже в нашем возрасте.
Брижитт: Как мне выпутаться из этого?
– Разумеется, но не это главное.
Женевьева: Невероятно! Это тянется уже пять недель, а она еще не решилась! Похоже, поймала не слишком свежую рыбку! Ее можно понять.
– Не расскажешь мне?..
– Нет, не расскажу. Точно. Пожалуйста, поговорим о чем-нибудь другом! Я не могу с легкостью говорить о своей интимной жизни, как читательницы журнала «Она».
– Правда, мы никогда об этом не говорили. Брижитт, а ты вышла замуж девственницей?
– Да, почти. Пьер лишил меня девственности за несколько дней до свадьбы.
– Приятно вспомнить?
– Женевьева!
– А что такого? Да полно тебе, мы же не в девятнадцатом веке! Ты никого не знала до Пьера?
– Что ты хочешь, я по природе человек верный!
– А теперь ты боишься.
– Ужасно!
– Почему? Там не заржавело, ты же знаешь.
– Женевьева!
– И потом, некоторая невинность даже через пятьдесят лет не лишена шарма.
– Я стала такая безобразная. Уже давно не могу видеть себя в зеркале.
Женевьева: Надо признать, ты запустила себя в последние годы. Настоящая Мама.
– Но лицо-то свое ты все же можешь видеть?
– Не намного приятнее. Морщина просто бросается в глаза, и это не жировая складочка.
– Ты уже побывала в турецкой бане?
– Думаешь, надо?
– Сводить тебя?
– Нет.
– Почему – «нет»? Ты не хочешь, чтобы я видела тебя голой?
– Да.
– Ты дура!
– Согласна.
– Ну ладно, обернешься полотенцем.
– Ты мне надоела.
– В понедельник, в десять часов?
– Нет.
– Договорились.
В ТУРЕЦКОЙ БАНЕ
– Ну, Брижитт, расслабься. Знаешь, я нахожу тебя очень красивой!
– Прошу тебя, не неси чепуху. Мне уже довольно трудно быть красивой!
Брижитт: Тяжко в этой турецкой бане! Впрочем, в отличие от других Женевьеве не легче. А у нее тоже хорошенький целлюлит. Уж не блефует ли она, когда говорит о всех своих любовниках?
– Извини, что я говорю тебе об этом, но голой ты мне нравишься гораздо больше, чем одетой. Я всегда думала, что ты одеваешься небрежно. Во всяком случае, после ухода Пьера.
– Знаю. Ты была настолько любезна, что уже не раз давала мне понять это.
Брижитт: И что я в ней нахожу, в своей дорогой подруге? Ведь правда, уже не один год она критикует все, что я говорю, все, что я делаю, она тиранит меня больше, чем какой-нибудь мужчина!
– Видишь тех двух женщин, что попивают чаек с ментолом?
– Их трудно не видеть. Они… толстенные…
– Согласна. Две толстухи. Но ты не находишь, что они красивые?
– Ну, я бы так не сказала…
Брижитт: У нас разные взгляды на жизнь. В кои-то веки сказала мне комплимент, но как ей верить после этого?
– Ладно, а теперь посмотри вон на ту, что сидит в трусиках.
– Тоже не такая уж ужасная.
– Но в ней по меньшей мере двадцать кило лишних.
– Даже пять лишних, если они, не на месте, уже катастрофа.
– Вовсе нет. Но без трусиков она будет лучше.
– Развратница!
– Брижитт, мы же не школьницы! Самое худшее, когда у человека совсем нет мускулов, это ныне все из-за эластика! Беспощадный враг красоты.
– Да, рубенсовская женщина не знала эластиков, но у меня нет ни малейшего желания походить на нее.
Женевьева: Когда тебя не хотят понять…
– Вот вообрази себе сейчас, что ты касаешься этих округлостей. Ощущение нежности, мягкости…
– Женевьева, все хорошо к месту. Меня совсем не привлекает ласкать женское тело. Это не моя ориентация… Я села на диету…
– И ляжешь в постель с Альбером, когда потеряешь пятнадцать кило. Ты права: в жизни надо ставить перед собой цель. Идти на риск, иначе это просто тоска!
Женевьева: Как она меня раздражает! Надо взять себя в руки, иначе она возненавидит меня.
Брижитт: Мне здесь нехорошо. Нечем дышать. Этот пар, эти голые, как червяки, рахат-лукумы, что бегают из одной комнаты в другую с мылом в руке. Не думала, что это так затянется. Интересно, который уже час? Летисия скоро вернется. Я обещала ей быть дома.
– Знаешь, Брижитт, что с тобой происходит? Э-э, да ты слышишь меня? Ну, пятьдесят два года. Нормально, это случается с кучей людей, и ничего страшного, пусть даже немного неприятно. Худая, полная – что из того! В такие годы мы уже не те, что были в двадцать, и я подозреваю, Альбер понимает это. Ты не сделала лифтинг, подумаешь, беда какая: ты уже миновала возраст, когда прогуливаются с голым пупком. И он не ждет очаровательную нимфетку, даже если у тебя такое на уме!
