Практическим воплощением этой железной морали явилось окультуривание напоенных водой, словно губки, лужаек бывшего плаца. Однокашники, считавшие Жюльена деревенским жителем, пытались проконсультироваться у него по вопросам сельского хозяйства, и он волей-неволей вынужден был сознаться, что ничего не смыслит в земледелии. Каждый день после обеда, кое-как покончив с домашними заданиями, воспитанники шли в огород — копать и рыхлить.
Дылда Антонен подстерегал момент, когда женщины садились на корточки между грядками фасоли, и старался заглянуть им под юбки, отчего острый кадык на длинной шее приходил в движение.
За военное пятилетие пансион не раз становился ареной самых фантастических экспериментов. На уроках естествознания, например, пробовали изготавливать мыло с помощью подручных средств. Получалось вязкое вещество, и от этих липнущих к рукам комков было не так-то легко избавиться. Все пускалось в ход, чтобы возместить нехватку сырья. Месье Моди, учитель физики и химии, задался целью произвести сахарин, который по сладости превосходил бы тот, что продавался в магазинах. «Если повезет, — заявил он, — у нас будет продукт с сахаристостью в тысячу раз большей на единицу массы, чем у промышленного». Несколько месяцев подряд Моди старался добиться результата, руководствуясь сомнительной формулой, выпаривая на медленном огне какие-то загадочные субстанции, от которых провоняло все здание. С наступлением осени устраивались рейды по сбору каштанов и желудей, которые затем превращались в муку и кофе. А по ночам, когда Леон Вердье мирно спал, учителя собирались в химической лаборатории и с помощью аппарата собственного изобретения гнали из кормовой свеклы самогон. Мадемуазель Мопен летом собирала учеников и, раздавая им пустые спичечные коробки, напутствовала:
— Сейчас мы пойдем в огород и будем собирать насекомых, которых вы сразу увидите на овощах. Это колорадские жуки. Когда вернемся, подсчитаем, кому сколько удалось собрать. Десяток жуков приравнивается к одному очку.
«Вот было бы здорово, — мечтал Антонен, — если бы за десять очков она разрешала заглянуть ей под юбку!»
Большинство воспитанников ненавидели охоту на колорадских жуков. Однако Жюльен воспринимал это омерзительное занятие как тяжкое, но благотворное испытание, позволяющее закалить характер. Заключая насекомых в темницу коробка, он учился преодолевать отвращение. А ему нужно было стать сильным, ведь Клер писала ему об этом в каждом письме. После войны они начнут новую жизнь, и наверняка не из легких, поэтому он должен к ней подготовиться, чтобы не разочаровать мать.
— Вот черт! — недоумевал Антонен. — Ты прямо как с цепи сорвался. Похоже, эта дрянь пришлась тебе по вкусу. Не собираешься ли ты набивать ею брюхо, как китайцы?
Однажды, кажется, в апреле 1943 года, у Моди, перебравшего самогона, случился нервный припадок. С выпученными глазами, раздирая на себе одежду, бедняга носился по коридорам и вопил: «Говорит Лондон, у меня для вас экстренное сообщение. Прослушайте его: я ненавижу, ненавижу, ненавижу вас всех!»
«Радио» пришлось связать и запереть в изоляторе, где санитар вылил на голову несчастному целое ведро ледяной воды. До вечера у Моди не прекращались судороги, он корчился на железной койке, имитируя навязчивую мелодию позывных Би-би-си: «Пам-пам-пам-пам».
В другой раз пастор Биколен, преподаватель латыни, отравился табаком, собственноручно им приготовленным из сушеных овощных очистков. Он лежал на полу в дортуаре, задыхающийся, с синюшным лицом, и царапал грудь, словно собирался содрать с нее кожу. Когда же больного попросили объяснить природу овладевшего им недуга, он принялся цитировать «Буколики» — что-то насчет пастуха Коридона и жестокого Алексиса[11], что произвело на присутствующих отвратительное впечатление.
Как лучшему рисовальщику, Жюльену было поручено писать портреты маршала Петена. Оказалось, что акварели с изображением маршала хорошо продаются в Борделье, особенно после воскресной службы. Немедленно открылась живописная мастерская, производство портретов было поставлено на поток. Основой для них служили вырезанные из картона прямоугольники. Неравные способности мастеров порой приводили к поразительным результатам, но тут на помощь приходило кепи — деталь, благодаря которой все-таки достигалось сходство. Просушив как следует свои творения, живописцы получали разрешение отлучиться из пансиона и отправлялись бродить по улицам городка, предлагая свой товар прохожим. Антонен во время этих вылазок почти всегда добивался успеха. Он цеплялся к горожанам, выкрикивая чудовищным фальцетом: «Сразу видно, месье, что вы — настоящий француз! Пожертвуйте небольшую сумму во имя отца Франции[12], это принесет вам счастье! Подайте несчастным сиротам войны! Во имя тех, кто заплатил за Францию своей кровью!»
Чем дольше жертва медлила, не решаясь запустить руку в карман, тем громче начинал вопить парень:
— Вы ведь не коммунист, месье, нет? Только коммунист мог бы отказаться купить портрет великого маршала!
Сгорая от стыда, Жюльен обычно держался сзади. Торговля портретами приносила пансиону хоть какие-то деньги, и поскольку Жюльен оставался единственным, кому удавалось сделать похожий рисунок, ему одновременно доставались и похвала мадемуазель Мопен, и зависть соперников по ремеслу.
— Нам грех жаловаться, — частенько философствовал Антонен, — поплевываем в потолок да развлекаемся. Нужно этим пользоваться: после ухода немцев начнется гражданская война. Коммунисты уж точно попробуют захватить власть, и тогда люди повалят на улицы. Новая война будет пострашнее нынешней — француз пойдет на француза!
У Жюльена было смутное представление о коммунистической угрозе, но Антонен взялся ликвидировать этот досадный пробел.
— Символ коммуняк — красный флаг. По взмаху флага всех начинают расстреливать. Жалованье военных напрямую зависит от числа убитых, и, уж можешь поверить, безработицы у них нет. Коммунисты лишают тебя всего: дом, земля, жена, собака — все будет принадлежать государству. Никаких денег — один партбилет. Обладатели корочек получают право вволю жрать, остальные дохнут с голоду. Я видел это в фильме «Тинтин в Стране Советов» — ну, скажу тебе, старик, смешного здесь мало!
Выслушивая мрачные пророчества приятеля, Жюльен старался справиться с хлебом из каштановой муки, выпечку которого наладил Леон Вердье. Жевать его было все равно что есть промокашку. Кофе же, который подавался по утрам, отличался сложным вкусом: отдавал одновременно и известкой, и жженой соломой. Воспитанники все, как один, корчили гримасы. И только Жюльен держался стоически: чтобы выйти победителем из этого испытания, он думал о корсарах, затерявшихся в море на утлом суденышке. Для выживания им приходилось пить собственную мочу и есть крыс. Этих людей невозможно сломить, ибо выкованы они из той же стали, что и лезвия их сабель. Таким предстояло сделаться и ему: несгибаемым перед лицом опасности и презирающим удобства. «Зимний хлебушек», — любил говорить старина Леон, называвший «зимой» военные годы, а «хлебушком» — воспитанников, молодую поросль, поднявшуюся за этот суровый период. Жюльену сравнение нравилось. Серьезным подспорьем в деле самовоспитания служила библиотека, правда, заметно поредевшая с тех пор, как пришлось подчиниться списку «Отто»[13]и сжечь огромное количество запрещенных книг. Но Гитлер ничего не имел против приключенческих романов, которыми сам зачитывался и которые относил к «чистым» и способным вдохновить молодежь на подвиги. Стеллажи читального зала еще ломились под тяжестью духовной пищи, так что Жюльену было чем удовлетворить свой аппетит. Он тщательно скрывал, что штудирует эти книги, как учебники по военному делу: с целью овладеть наукой побеждать. Иногда мальчик делал тайные пометки — как выдолбить пирогу, поставить палатку или разжечь костер; знал назубок сорта кактусов, из которых можно выжимать сок, чтобы не погибнуть от жажды, если окажешься посреди пустыни, изучал виды ядовитых растений и тех, что заживляют раны. Жюльен хотел быть готовым ко всему, противостоять самым неблагоприятным обстоятельствам — ведь одному Богу известно, куда их с Клер забросит судьба, когда уберутся немцы!
