Книга Без обратного адреса - Сантьяго Пахарес

Сейчас, распростертая на полу с руками в крови, она уже не выглядела как женщина, способная перевернуть весь мир, чтобы достичь своей цели. Ее широко открытые глаза, зеленые, как сама надежда, с желтыми искорками, глаза, покрытые слезами, которые собирались в крупные капли, казалось, молили об иной судьбе, той судьбе, которая уже была ей безразлична, просто чтобы все сделать правильно. Перед тем как навсегда уйти от нее…

Давид читал у себя в кабинете, в старинном здании, которое занимало издательство на мадридской улице Серрано. Утреннее солнце било в окна и нежно пригревало затылок, а глаза Давида быстро скользили по страницам, аккуратно скрепленным металлической спиралью. Это был один из сотен тех романов, какие издательство ежегодно получало «самотеком» от жаждущих писательской славы. Кто они были, эти люди, неизвестно. Давид представлял то сантехника в чьей-то ванной с разводным ключом в руках, обдумывающего диалоги своих персонажей, то студента-филолога, которому так наскучило чтение книг по обязательной программе, что он решил: «Хватит читать, пора писать. Смогу не хуже их! Не так уж трудно».

И все они, студенты и сантехники, засучив рукава, рьяно брались за дело – кто очертя голову, а кто тщательно проработав материал, перед тем как взяться за перо. Но разве не был Стивен Кинг учителем литературы, когда опубликовал свою первую книгу? А Конан Дойл – врачом? Патрисия Хайсмит писала комиксы, Набоков был энтомологом, Кафка – юристом, Томас Пинчон редактировал технические документы для компании «Боинг», Лео Баэла служил бухгалтером на обувной фабрике. Да что там говорить, если сам Чак Паланик работал на какой-то фабрике, производящей контейнеры!

В истории литературы полно примеров того, как писатель сделал себе имя первой же своей публикацией. Молодые претенденты на эту славную судьбу старались изо всех сил, не ленились, рьяно переписывая по двадцать раз те абзацы, которые Давид читал сейчас, сидя в удобном кресле. Претендент, исполненный надежд, вкладывал в рукопись всего себя, а в издательстве его рукопись вкладывали в аккуратные и очень высокие стопки в шкаф, стоявший в кладовке, где хранились запасы канцелярских принадлежностей.

Каждый сотрудник издательства, независимо от ранга, был обязан сделать ежемесячный отчет хотя бы об одной прочитанной рукописи из кладовки. Идея принадлежала лично Коану. Он говорил, что рукописи, приходящие к ним по почте в замусоленных пакетах и брезгливо засунутые в шкаф в чулане, – эти-то рукописи их и кормят. Это первичное сырье их производства. Хотя в издательстве безупречно функционировало специальное бюро по отбору текстов, где каждый являлся профессионалом, способным с первых страниц отличить годный материал от макулатуры, – Давид работал именно там, пока не стал редактором, – все равно все работники издательства «Коан» педантично представляли свой ежемесячный отчет о прочитанных книгах. Какие из них отличные, какие хорошие, какие просто терпимые…

Хороших или просто терпимых находилось очень мало, а некоторые были откровенно ужасны. Но даже если одна-единственная из них, одна из тысяч, стоила публикации – все усилия окупались. Где-то в замызганной комнатушке перед монитором, или за пишущей машинкой, или просто склонившись над тетрадкой с карандашом в руке – где-то работал писатель. И «Коан» искал этого писателя тоскливо и страстно, а искать надо было единственно возможным способом: перечитывая одну за другой все рукописи, что лежали в кладовке.

Одна из них могла быть рукописью Томаса Мауда.

Когда Давид начинал работать в издательстве, семь лет назад, каждую присланную папку он открывал с надеждой на великий роман. За семь следующих лет он прочел только шесть рукописей, которые стоили прочтения. Из них четыре потом опубликовали, причем одна была романом Лео Баэлы «Боги осени». Две из четырех опубликованных книг продавались хорошо, две – плохо. Теперь, после стольких лет чтения, стольких отчетов о стольких непригодных к редактированию текстах, Давид брался за очередную рукопись из чулана привычно, но неохотно, как человек, который заранее знает обо всем, что сейчас произойдет. Менялись лишь имена все тех же и все так же поступавших однообразных персонажей.

В первые месяцы работы он истово верил, что именно его ждет следующая счастливая находка. Шел на работу так, словно летел на крыльях, и просто мечтал скорее зайти в кабинет, закрыть за собой дверь и читать, читать, наслаждаясь сознанием, что вот наконец держит в руках книгу, о какой пока никто не знает, но скоро она войдет в жизнь миллионов. Этот счастливый день так и не наступил. Теперь Давид был меньше уверен, что он когда-либо наступит.

– Давид!

– Да? – Он поднял голову.

– Тебя к сеньору Коану.

– Спасибо, иду.

Не надо уподобляться собачке, которая бежит на свист хозяина. Он заставил себя помедлить пару минут, прежде чем встать и направиться к двери.

Перед тем как войти в приемную перед кабинетом Коана, Давид поправил воротничок и одернул манжеты. Сразу за дверью стоял заваленный бумагами стол секретарши Коана Эльзы Карреро, сорокалетней сильно накрашенной женщины, цвета волос которой никто не мог определить под толстым слоем лака, всегда покрывавшим ее прическу. Но даже так было видно, что в своей пока еще недавней молодости она была красива. Внимательный глаз замечал и хорошенький курносый носик, и прекрасные карие глаза под густо накрашенными ресницами.

Давид знал ее только в лицо. Эльза работала третью неделю, заняв место ушедшей на пенсию старой секретарши Коана. Он ей слегка кивнул.

– Сеньор Коан вас примет через несколько минут, сеньор Перальта.

– Спасибо, – ответил Давид.

Он забавлялся тем, как старательно она выдерживает деловой формат общения. Еще не привыкла, со временем освоится. Соображая, чем вызван нежданный интерес Коана к его персоне, Давид расхаживал по приемной. С тех пор как он здесь работает, беседовать с президентом довелось не более двух-трех раз, да и то в светском духе: «как дела, как жена, как погода, как работа». Может, его ждет выволочка за задержку романа Лео? Вряд ли. Они с Лео вышли из графика, но не настолько, чтобы об этом говорить. Даже в самом тяжком варианте, например, опаздывая к Лондонской книжной ярмарке, ну что ж… они в любом случае успеют во Франкфурт. Минуту Давид тешил себя мыслью, что его вызвали, чтобы объявить о повышении. Ах, как это было бы кстати… и Сильвия, и обеспечение ребенка, и его собственные честолюбивые притязания быть оцененным по достоинству – все проблемы решились бы разом. Неужели? Давид молча смеялся над собой: он чувствовал себя, как когда-то на филологическом факультете перед доской объявлений, где вывешивали списки с экзаменационными отметками.